Идилля Дедусенко - Жаворонки ночью не поют

Ага, проговорился секретарь: кое-что ещё…Зойка решила проявить настойчивость.

– Ладно, буду котелки делать.

– Тебе чего неймётся? – спросил секретарь. – Я же сказал: учись, тогда от тебя больше пользы будет. Вот кончится война, знаешь, как грамотные люди будут нужны! Иди, Колчанова, иди. Некогда мне.

Зойка понуро побрела к выходу. Секретарь углубился в бумаги. В это время дверь отворилась, и без стука вошёл мужчина лет тридцати пяти. Высокий, плотный, весь как будто налитой свежестью и здоровьем. Его слегка полноватое лицо с удивительно гладкой и чистой кожей было довольно привлекательным. Он вошёл по-свойски и, то ли не заметив Зойку, то ли не обращая на неё внимания, чуть не с порога сказал:

– Привет, секретарь! Ты теперь первый?

– Здравствуйте, Андрей Андреевич, – ответил секретарь. – Да, первый. Косолапов на фронт ушёл.

– Всё сидишь? Совсем почернел.

– Ещё до рассвета эшелон с добровольцами отправлял. Третью ночь без сна… А днём свои заботы. Вот актив готовлю.

– Говорил тебе, Евгений, иди ко мне заместителем по воспитательной части. Спал бы как все.

– Да все-то как раз и не спят толком, – усмехнулся Евгений.

Зойка, остановившись около двери в нерешительности, раздумывала: может, подождать, когда выйдет этот Андрей Андреевич, и снова начать «атаку»?

– А я к тебе по делу, – продолжал вошедший. – Организуй мне машину, надо кое-что из колхоза в наше подсобное хозяйство завезти. Своим транспортом нам не управиться – сам знаешь, телега да кляча. А детдому без подсобки никак нельзя, наполовину оттуда кормимся.

– Где же я вам сейчас машину раздобуду?

– Ну, чтоб Королёв полуторку не достал, этого быть не может. Не верил бы в тебя, так и не пришёл бы.

Зойка, наконец, услышала фамилию секретаря, хоть будет знать потом, кого спрашивать. Она устала переминаться с ноги на ногу у двери и шумно вздохнула. Тот, что из детдома, с удивлением оглянулся на девчонку, а секретарь не без досады сказал:

– Ты ещё здесь? Иди в школу и учись!

Зойка ещё раз вздохнула и вышла. На широком деревянном крылечке она остановилась, прислонилась к перилам и, не зная, что предпринять, бесцельно смотрела перед собой, на единственную в городе площадь, где скрещивались две самые длинные улицы. Это и составляло центр их небольшого южного городка. Старожилы гордились, что ведут свой род ещё с тех времён, когда здесь вместе с крепостными сооружениями, возведёнными суворовскими солдатами, поставили свои дома первые поселенцы. Город, почти не менявшийся за все годы существования, перед войной стал расти и строиться. Старые предприятия расширялись, появлялись и новые. Мужчины работали на железнодорожной станции, элеваторе и чугунолитейном заводе. Ну, а теперь, куда ни пойди, везде почти одни женщины. А вот её, Зойку, никуда на серьезное дело не берут.

«Что ж, надо уходить», – решила она. Дверь неожиданно распахнулась, и на крыльцо вышли Королёв с Андреем Андреевичем. Королёв, увидев Зойку, покачал головой («всё ещё здесь?») и обратился к Андрею Андреевичу:

– Послушайте, нет ли у вас подходящей работы для этой девчонки?

Андрей Андреевич окинул взглядом тоненькую хрупкую Зойку и неопределённо пожал плечами:

– Может, няней. Ночной. Днём может учиться, а ночью за детьми смотреть. Да там вполне и выспаться можно.

– Ну, согласна? – спросил Королёв у Зойки. – Там сироты, обездоленные войной дети.

Зойка нерешительно поглядывала то на Королёва, то на Андрея Андреевича. Директор детдома чуть снисходительно, но вполне по-доброму улыбнулся ей. Он определенно нравился Зойке: такой красивый, интеллигентный.

– Немного пообвыкнешь, учебный год закончишь, я тебя пионервожатой сделаю, – пообещал Андрей Андреевич.

– Соглашайся, – сказал Королёв и, видя, что Зойка колеблется, спросил: – Ты когда-нибудь видела, какие глаза у сирот?

– Глаза? – переспросила Зойка. – Нет, не видела.

– Вот пойди и посмотри, тогда сама от них не уйдёшь.

– Как надумаешь, так и приходи, – предложил Андрей Андреевич и не спеша пошёл через площадь.

Королёв поспешно скрылся за дверью, а Зойка всё стояла на крыльце и думала: «Ну какие могут быть глаза у сирот? Как у всех» Но слова секретаря почему-то беспокоили её. Что он хотел сказать? Плачут они всё время, что ли? Так с ними и с ума сойти недолго. Нет, уж лучше в театре билетики отрывать.

Зойка успокоилась надолго. Ни к кому не приставала, не просилась ни на фронт, ни на завод. Прилежно училась, деловито отрывала контрольки от билетов, а в «шефский час» ходила с подругами в госпиталь.

В конце мая стало совсем тепло. Раненые, их подопечные, выздоравливали, и от этого в палате как будто посветлело. На койке Азика лежал таджик средних лет, который всё время путал русские слова и первый же над собой смеялся.

Петя готовился к выписке. Ему выдали его старенькое, поистрепавшееся обмундирование. Он с тоской смотрел на потёртые брюки и говорил:

– Да у нас на флоте юнги в лучших ходят. Меня ж братишки засмеют.

– А мы их перелицуем, – неожиданно предложила Зойка. – У меня мама шьёт.

Брюки перешивали всей семьёй: бабушка и Зойка распарывали швы, Юрка вдевал нитки в иголки, мать смётывала, а потом строчила на машинке. Юрка не выдержал, уснул, а женщины возились до утра. Зато брюки выглядели почти как новые. Увидев их, Петя просиял:

– Спасибо, сестрёнка, спасибо тебе.

– Это всё мама, – отвечала Зойка, – у неё руки золотые.

– Я вас, девчонки, никогда не забуду, – растроганно говорил Петя и при этом смотрел на Таню, которая, пытаясь скрыть смущение, старательно натирала тряпочкой спинку кровати Тараса Григорьевича.

Раненый долго молчал, прислушиваясь к разговору и шарканью тряпки над головой, потом поманил Таню пальцем и позвал:

– Дочка!

Таня наклонилась. Тарас Григорьевич был уже совсем здоров, но встать не мог, так как ему отрезали обе ноги, по его выражению, «под корень».

– Видишь, как оно бывает, дочка, – начал издалека Тарас Григорьевич. – И у Петрухи були ноги побитые, а вот встал. Теперь хоть на танцы… Ты, дочка, под койку глянь: там мои ботинки стоят. Мне их перед тем боем как раз выдали. Они новые зовсим, ни пулей, ни осколком не зацепило. На шута они мне теперь? Отдай своему моряку.

Ботинки действительно оказались почти новыми и вполне годились на Петины ноги.

– Тарас Григорьевич, – чуть не плача, примеряя их, говорил Петя. – Тарас Григорьевич, не забуду…

Голос у Пети срывался, а Тарас Григорьевич прикрыл лицо рукой.

Близились экзамены. Подготовка к ним, госпиталь, работа в театре… У Зойки почти совсем не было свободного времени, и всё же с Лёней виделись каждый вечер – он приходил к театру, чтобы проводить её домой. В те полчаса, что уходили на дорогу, они успевали о многом поговорить. Зойка чаще всего рассказывала о госпитале, Лёня выискивал у знакомых редкие книги и пересказывал что-нибудь интересное, захватывающее, от чего у Зойки глаза становились, «как блюдца» – широкие, удивлённые, и они оба весело смеялись.