Идилля Дедусенко - Жаворонки ночью не поют

– В детдом её надо определить, – подсказала одна из них, – там ей лучше будет.

– В детдом так в детдом, – решила Степанида.

Роза, до сих пор молчавшая, вдруг спросила тоненьким дрожащим голоском:

– А в детдоме немцев нет? Вы меня немцам не отдадите?

– Да что ты, детка, откуда там немцы? – сказала Степанида и захлюпала носом. – Детдом – это же вроде как детский сад, только оттуда домой не ходят… Э-э-эх, горькая ты моя.

Бабы утирались подолами и сморкались в фартуки. Всем было жалко сироту, но, может, в детдоме ей и вправду будет лучше.

Зойка отупело смотрела на всё происходящее и вдруг, словно наяву, услышала голос Королёва: «Ты когда-нибудь видала, какие глаза у сирот?» Она не могла оторвать взгляда от бледного личика с огромными отрешёнными глазами. И когда бабы решили передать Розу в детдом, Зойка шагнула к крыльцу:

– Тётя Степанида, давайте я её отведу.

Тяжёлая дубовая дверь поддалась с усилием, Зойка даже подумала сначала, не заперта ли она, – всё-таки воскресенье. Но в вестибюле её сразу встретили дежурные – девчушка и мальчик лет тринадцати. Глянув на Розу и Зойку, безошибочно определил:

– Новенькую привели?

– Да, – ответила Зойка, – мне директора.

– Костя, сходи за Андреем Андреевичем, – сказала девчушка.

Мальчик вышел в противоположную дверь, ведущую во двор, а девчушка вежливо предложила:

– Вы посидите, он скоро придёт.

– Садись, Роза, – сказала Зойка, а сама стала оглядывать просторный вестибюль, широкую лестницу, которая после первого пролёта расходилась на два яруса. Детдом размещался в старинном особняке, ещё сохранившем некоторую парадность.

– А директор далеко живёт? – спросила Зойка.

– Нет, здесь же, при детдоме.

Это Зойке понравилось: значит, жалеет сирот, не хочет оставлять их ни на минуту. И только она об этом подумала, как со двора в сопровождении дежурного вошёл Андрей Андреевич. Он был всё так же свеж, как и в прошлый раз, лицо по-прежнему гладко выбритое и приятное, но в голосе и движениях была какая-то сдержанность или несколько смягчённая строгость, которой тогда Зойка не уловила. В кабинете Королёва Андрей Андреевич казался ей добрее, доступнее, а здесь она почему-то подумала, что вот, наверное, таким был хозяин особняка, холёным, деловито-снисходительным. Она немного растерялась и стала сбивчиво рассказывать о Розе. Директор выслушал эту историю совершенно спокойно. Зойка сначала удивилась, а потом подумала: сколько он таких историй уже выслушал!

Зойка умолкла. Андрей Андреевич будто не заметил этого и продолжал молча смотреть на неё. Зойка уловила едва заметное движение его глаз сверху вниз, снизу вверх и почувствовала, что краснеет, он её рассматривает. Но тут глаза Андрея Андреевича потеплели, он спросил у Зойки:

– А сама-то как, надумала? Могу сразу пионервожатой взять, некому с детьми работать. У нас сейчас все возрасты смешались, и школьники, и дошкольники. Эвакуированных много.

– А посмотреть можно?

– Посмотри, – согласился директор и, оставив Розу у дежурных, повел её по палатам.

Пять аккуратно заправленных коек, между ними – тумбочки, выкрашенные в синий цвет, в одном углу – шкаф для одежды, в простенке – небольшое зеркальце, на подоконнике – цветы в глиняных горшочках. Здесь жили девочки. У мальчиков то же самое, только без зеркала. Цветы росли везде, на каждом подоконнике. В столовой тоже было чисто и хорошо.

– А дети где?

– Одни во дворе, другие в игровой комнате. Хочешь посмотреть?

Зойка кивнула.

В игровой комнате было довольно шумно, но как только туда вошли директор и Зойка, дети смолкли и уставились на них. Это были самые маленькие дети, вроде Розы. Все они потеряли отцов, матерей, бабушек, дедушек, братьев, сестёр и теперь остались одни в целом свете. Сердце у Зойки сжималось от жалости к малышам, но она не знала, на что решиться.

И тут из толпы детей вышла девочка с печальным личиком, робко подошла к Зойке, обхватила ладошками её руку, прижалась к ней худенькой щекой и стала молча смотреть на Зойку. И столько было тоски, ожидания в этом взгляде, что Зойка не выдержала.

– Я согласна, – поспешно сказала она дрогнувшим голосом и поняла, что уже не в силах уйти от этих детей.

– Вот и хорошо, – одобрил директор. – Пиши заявление и можешь хоть завтра приступать к работе.

Вечером Зойка в последний раз пошла на службу в театр. Отрывая контрольки, она увидела странно знакомую худую руку. Зойка подняла глаза – перед ней стояла Оля Потапова. С тех пор, как был написан портрет Оли, они больше не виделись. Портрет давно висел в фойе в ряду других передовиков. А вот теперь пришла сама Оля, в простеньком, но вполне приличном платье, и не одна, а с подружкой, рослой блондинкой. Они пришли на спектакль, и Оля, словно оправдываясь, сказала Зойке, как старой знакомой:

– Тысячу лет не была в театре. А тут от горкома комсомола билеты дали и сказали, чтобы обязательно пошли.

– А если бы не сказали? – засмеялась Зойка. – Разве вы не любите театр?

– Любим. Просто некогда ходить.

– Опять по три смены подряд стоите?

– Бывает.

– Было бы из-за чего, а то – котелки, – сказала Зойка.

– Какие котелки? – Оля смотрела на неё с недоумением. – С чего ты взяла?

– Сам Королёв сказал.

Оля засмеялась:

– Если сам Королёв, то…

– Вот так и знала, что он меня обманывает, – сказала Зойка. – Лишь бы на завод не пустить.

– Да тебя туда не возьмут, – ответила Оля. – Тебе нет восемнадцати, в горячий цех нельзя.

– Нашли маленькую, – недовольно сказала Зойка, но потом, примирительно улыбнувшись, похвастала: – А я в детдом ухожу, пионервожатой.

– Это очень хорошее дело, – серьёзно сказала Оля, – я сама в детдоме выросла.

Они сидели на широкой веранде. Пришли сюда вшестером из театра, где Зойка отработала свой последний день. Начинаются экзамены. Им уже не придётся видеться так часто, как прежде, вот и решили посидеть. И вообще, такой отличный майский вечер, такой воздух, такая лунища! Разве можно сейчас разойтись по домам?

– Поболтаем, чаю попьём с печеньем, – предложила Рита. – Мама сегодня утром пекла. Она всегда печёт что-нибудь вкусное по воскресеньям.

И вот они сидят на веранде у Риты, пьют чай с печеньем, и Генка Сомов мечтательно говорит:

– Кончится война, я после школы поступлю в институт, буду изучать историю и женюсь на девчонке, которая научится хорошо печь пироги и печенье.

– Ка-баль-е-еро… Сладкоежка ты, вот кто, – с шутливым пренебрежением осудила Генку Таня.

– Вот на тебе, Танечка, не женюсь, даже если ты научишься печь пироги, – в том же шутливом тоне продолжал Генка. – Ты сама живешь по расписанию и мужа заставишь.