Идилля Дедусенко - Жаворонки ночью не поют

– Значит, нельзя жить, – тихо отозвалась Зойка.

– Ну, зачем же так, девочка, – сказал доктор. – Жить можно и нужно. Ты ещё будешь счастлива.

Зойка подняла голову и увидела изумрудную траву на другом берегу арыка. Подняла ещё выше – и перед ней открылось огромное голубое небо, на котором не было ни облачка. Какие краски у жизни! «А жить всё-таки хорошо», – подумала Зойка, и от этой мысли почувствовала себя увереннее. Она пошла вдоль арыка к вокзалу.

На кривой улочке, застроенной глинобитными домиками, стали чаще встречаться прохожие, и Зойка подумала, что вокзал, наверное, уже близко. Вид прохожих, среди которых не было ни одного знакомого лица, почему-то подействовал на Зойку удручающе, и на душе у неё стало пусто.

– Зоя Дмитриевна!

Этот оклик прозвучал так неожиданно, что она вздрогнула, но сразу же подумала, что обращаются к ней. Может, потому, что голос показался знакомым. Она повернула голову и увидела, что с противоположной стороны улицы ей машет рукой девушка в чёрном бушлате. Маленький берет ловко сидел на её пышных волосах, отчего девушка казалась ещё симпатичнее. Зойка сосредоточенно смотрела на круглое улыбающееся лицо, стараясь вспомнить, кто это.

– Зоя Дмитриевна, – радостно повторила девушка, уже стоя рядом с нею, – а я к вам.

Зойка узнала, наконец, чуть припухлые губы.

– Нина, – сказала она тихо, – Нина…

– Я в ремесленном учусь, в Чарджоу, – радостно сообщила Нина. – Скоро слесарем стану.

– Это хорошо, – сказала Зойка, рассматривая Нину, – я рада за тебя.

Удивительно, как обстоятельства меняют человека. Нина стала проще, веселее, спокойнее. Основательнее, что ли.

– От Вити Суханова письма получаю, он в разведку ходит, – с гордостью сообщила Нина. – Разыскал меня через Фергану. Наши ребята сейчас все там. Одна я в ремесленное пошла – у меня возраст!

Зойка улыбнулась: возраст! Шестнадцать лет. Но с виду она, действительно, повзрослела. Что ж, в войну все быстро взрослеют.

– Мы к вам приходили, да нас не пускали, – продолжала Нина. – А потом всех отправили в Фергану, а я в Чарджоу переехала. Тут недалеко. Мы договорились, что я буду к вам ездить иногда. Полтора месяца выбраться не могла – готовилась на разряд. Но доктор сказал, что вы здесь ещё долго будете.

– Ошибся доктор, – улыбаясь, сказала Зойка, – я раньше выздоровела. Домой вот еду.

– Домой? Вот так?

Нина, кажется, только теперь увидела старенький сарафанчик, глубокие галоши у Зойки на ногах и маленький узелок, который она смущённо прижимала к себе.

– Как же вы поедете в одном сарафане?

– Да ведь тепло.

– Это здесь тепло, да и то только днём. А у нас в конце апреля да и в начале мая ещё холодно бывает. Вот что. Возьмите это!

Нина поспешно сняла бушлат, на погончиках которого весело поблескивали медные молоточки, и накинула Зойке на плечи, затем сорвала с головы берет.

– Что ты, Нина, что ты! – протестовала Зойка – А сама как же?

– Мне другое дадут. Я объясню – мне и дадут. А вам без тёплого ехать нельзя.

– Ну, спасибо, Нина, – растроганно сказала Зойка. – Желаю тебе счастья. Пусть твой Витя вернётся.

– Он вернётся! Я знаю! Прощайте, Зоя Дмитриевна, мне на автобус пора. А может, я вас провожу?

– Нет, нет, поезд ещё не скоро, ты потом не сможешь уехать. Иди, Нина, иди.

– Спасибо вам, Зоя Дмитриевна, за всё, что вы для нас сделали. От всех ребят спасибо.

– Да что я такого сделала? – смутилась Зойка.

– Вы нам жизнь спасли. Без вас мы бы ни за что не дошли.

– Ты передавай ребятам привет. Напиши, что я всех очень люблю и всегда буду помнить.

– Я обязательно напишу. Мы тоже вас никогда не забудем.

Зойка сошла с поезда и увидела развалины складов, которые десятки лет стояли у вокзала. Приземистые, с толстыми стенами, они всегда казались ей вечными, не подвластными времени. Но вот и их разрушила сила, название которой «война». Несколько фугасок превратили склады, стоявшие ещё со времени закладки железной дороги, в груды камня. Было раннее утро, но десятка полтора женщин уже сновали с носилками по развалинам, растаскивая битый ракушечник. Чуть дальше, около элеватора, тоже работали люди.

Зойка медленно шла по улицам и глазами малознакомого человека разглядывала то, что осталось от города. Завод, куда она так стремилась, стоял без крыши, пугая почерневшими от пожара стенами. Рядом с уцелевшими домиками зияли обширные воронки, на дне которых торчали остовы железных коек, разбитые, исковерканные, не нужные теперь вещи.

У Зойки ёкнуло сердце: а что если на месте своего дома она увидит вот такую воронку? От страха заледенели руки и перехватило горло. Она замедлила шаг, страшась ужасного зрелища, но по-прежнему внимательно смотрела по сторонам, узнавая и не узнавая знакомые места.

А это что? Пустые чёрные глазницы окон бесстрастно взирали на Зойку. Торцовая стена рухнула внутрь здания. Неужели это их школа? Какая тишина кругом. Зойка пыталась восстановить в памяти, где был их класс. Посчитала оставшиеся окна. Нет теперь их класса, он завален рухнувшей стеной.

И вдруг за этими брошенными стенами раздался долгий переливчатый звонок. Зойка вздрогнула: откуда? Она обогнула развалины и увидела, как из длинного барака, служившего до войны подсобным помещением, выскочила горластая детвора. Всё было, как и прежде: в школе шли занятия, и на перемене ребята поднимали невообразимый гвалт. Жизнь продолжается!

На свою улицу Зойка свернула в страшном волнении. Сердце колотилось, в глазах замелькали чёрные мушки. Она с опаской посматривала по сторонам, но никаких следов пожара или разрухи здесь не находила. Пожалуй, их тихая улочка совсем не пострадала. С обеих сторон, как и прежде, лепились друг к другу аккуратные домики с палисадниками и невысокими заборчиками. И, наконец, вот они, родные ворота.

– Отец, да неси же ты скорее одеяло! – услышала Зойка громкий голос Степаниды и поняла, что в её доме опять что-то происходит. – Ну, надо же, всё приготовила, а одеяло забыла! Отец, да скорее же!

– Несу, несу! – донёсся из раскрытой двери голос деда Макара.

«Живой ещё», – обрадованно подумала Зойка, дед Макар всегда был ей симпатичен.

Соседки высыпали из домов и сошлись к забору.

– Сегодня, что ли, забираешь, Степанида?

– Да сейчас иду! Уже время!

– Как же девчонку-то назвали?

– Маей! В мае родилась – пусть и будет Майя.

– Чтобы, значит, вся жизнь у ней была праздник! – добавил вышедший на крыльцо с одеялом дед Макар.

– А что! Теперь жизнь наладится! – подхватила Степанида. – Живые остались – вот и праздник!

– А Тонька-то как?

– Да всё хорошо, она девка здоровая. А радая-а-а! Угодила мужику: он же всё дитя хотел. Велела ему в часть написать: дескать, дочка родилась, Майя. Я в первый же день письмо и кинула.