Елена Ленковская - Две кругосветки

— Но есть и другие племена, и между собой они в постоянной вражде, разве не так?

— Я не собираюсь всю жизнь провести здесь, поверьте. При первом же удобном случае я вместе с женой рассчитываю перебраться на Таити.

— Может быть, вы хотите вернуться в Европу? — предложил Крузенштерн. — Этому я мог бы поспособствовать, взяв вас на борт. Охотно сделаю это, зная, к тому же, что вы — опытный моряк.

— Поверьте, я вам очень признателен за ваше приглашение. Но я предпочёл бы остаться вдали от цивилизации. К тому же, вы привезли мне то единственное, ради чего мне стоило бы туда вернуться, — и Робертс, он же Вильям, в подтверждение своих слов показал Крузенштерну Лушин раскрытый медальон.

С небольшого портрета глядело на капитана знакомое лицо.

— Так это же наш юнга! — изумился капитан, и протянул медальон бывшему в каюте Ратманову. Потрясённый старпом воззрился на портрет как седьмое чудо света.

— Это портрет моего сына, — объяснил англичанин. — Я покинул Англию несколько лет назад, но все эти годы я хранил медальон с его портретом. И мне кажется, он почти не изменился за эти годы…

Он обвёл глазами окружающих.

— Согласитесь, сходство — поразительное! И пусть даже этот мальчик не мой сын, а всего лишь похож на него, я… — он откашлялся, словно у него першило в горле, — я бы хотел принять участие в его судьбе. — Теперь вы меня понимаете? — обратился он к капитану.

Крузенштерн вспомнил о своём маленьком сынишке, который за время их разлуки стал почти на год старше, и отвернулся, скрывая волнение.

— Послезавтра «Надежда» снимается с якоря, — сказал он, наконец, после долгого раздумья. — У мальчика есть время собрать вещи и попрощаться с товарищами. Мориц, верно, особенно будет скучать.

— Нам пора! Я всё уладил, — сказал ей Вильям-Робертс, найдя её на верхней палубе.

Луша рассеянно кивнула головой. Она с интересом наблюдала за обезьянкой, сидящей на шкафуте [61] Шкафут — часть верхней палубы по бокам корабля (вдоль борта), между грот- и фок-мачтами. . Обезьяна посасывала курительную трубку и периодически пускала дым, уморительно вытягивая губы.

— Кто это её так научил?

— Граф Толстой, — понизив голос, ответил Вильям. — И не задавай вслух подобных вопросов. Руся не может этого не знать, не так ли?

Луша сконфузилась, но ненадолго.

— А где медальон? — вполголоса поинтересовалась она, заметив, что на шее хронодайвера его больше нет.

— Я отдал его Лангсдорфу, — равнодушно сообщил тот.

— Зачем??

— Ну, сам он не успеет тебя нарисовать, а ему сильно хочется иметь портрет ребёнка со столь ярко выраженными способностями к языкам. Он же увлечён антропологией, и полагает, что интеллект можно определить размером надбровных дуг, высотой лба и расположением ушных раковин. Может, это и так, но не в нашем случае, — улыбнулся Вильям.

Он похлопал Лушу по плечу, и тихо пробормотал что-то себе под нос.

— Так мы его и закольцуем , — послышалось Луше странное.

— Чего? Кого? — тут же заинтересовалась она, совершенно забыв про обезьяну.

— Твой портрет закольцуем, — вздохнул хронодайвер. Видя как округлились её глаза, нехотя пояснил:

— Закольцуем во времени.

— Это как же?

— Ты ведь первый раз увидела его в доме Лангсдорфа, так? Как-то же портрет должен был попасть к учёному! — Вильям хмыкнул. — Я не имел права ему отказать. Пусть всё будет, как было.

— Опять эта бестия с трубкой! Когда-нибудь она нам корабль подожжёт! Куда Толстой смотрит… — возмутился кто-то из офицеров. — Эй, ловите обезьяну.

Обезьяна, разгадав манёвры ловцов, взлетела в три прыжка на рею и оттуда, словно дразня их, стала весело вытряхивать на палубу золу из трубки. Кругом царила суматоха, но Луша, переваривая услышанное, перестала обращать внимание на происходящую вокруг беготню и крепкие матросские ругательства в адрес нахальной дебоширки.

— Ой, я кое-что вспомнила! — вдруг засуетилась девочка. — Мне надо срочно увидеть Беллинсгаузена! Я должна вернуть ему кое-что, — тараторила она, вытягивая шею и оглядываясь по сторонам, — а то как-то так получилось, что я взяла это без спроса.

— Господин Беллинсгаузен! Фаддей Фаддеич! — завидев на баке невысокую подтянутую фигуру молодого мичмана, невозмутимо наблюдавшего за царившим переполохом, закричала девочка и бросилась к нему.

Беллинсгаузен обернулся. Его серые глаза, молодые, ещё не окружённые сеточкой морщин, вопросительно смотрели на Лушу.

— Господин капи… ой, то есть, господин мичман! Фаддей Фаддеевич! Я остаюсь на Нукагиве, у Робертса, и…

Луша раскрыла ладонь — на ней лежал сложенный перочинный ножик с красной пластмассовой ручкой. Девочка протянула его Беллинсгаузену.

— Возьмите пожалуйста, — смущённо предложила она. — Ну, на память, что ли…

Сдержанный мичман слегка поднял бровь — он был тронут, но не удивлён. Ведь именно он, Беллинсгаузен, когда-то собственноручно выловил этого мальчишку из моря.

— Спасибо, — поблагодарил мичман, разглядывая подарок. — Картографу перочинный ножик всегда кстати.

— Думал, вы, юнга, останетесь с нами… — добавил он, помолчав, — выучитесь на моряка… При вашей любознательности и способностях к наукам…

Луша смущённо опустила голову.

— Что ж, прощайте, Раевский, — сказал Беллинсгаузен, и протянул Луше руку. Девочка крепко пожала его твёрдую, уверенную, сухую ладонь.

— Может, ещё встретимся! — улыбаясь, предположила она. — Когда-нибудь в будущем, кто знает…

Наконец, распрощавшись со всеми, включая Крузенштерна и японцев, она подошла к Морицу и Отто. Тогда-то Луша и услышала от явно расстроенного Морица странное — «между японцем Киселёвым и каннибалами я бы на твоём месте выбрал японца». Мориц горячо пожал ей руку и торжественно вручил одно из своих сокровищ — кусочек тенерифской лавы — на память.

— Я себе ещё добуду, не волнуйся, — заверил от Лушу, с каким-то сомнением переводившую взгляд с куска лавы на Морица и обратно. Луша, вздохнув, осторожно зажала подарок в кулаке, словно боясь, что он обожжёт ей ладонь. «И ты не волнуйся. Я обязательно передам его Русе», — мысленно пообещала она мальчишке, и на прощание махнула ему рукой.

Полдня они спускались к воде, — будь неладны эти заросли и камни!

Скала, с которой они сигналили парусникам, появившимся на горизонте, в надежде, что их заметят и заберут с этого необитаемого острова, была высоченной, метров пятьдесят над морем. Благодаря этому их, пожалуй, и заметили. Руся и Макар видели, как от одного, а следом и от другого корабля, отделилось по лодке.

Прыгать с такой высоченной скалы в воду по примеру туземных мальчишек, они, разумеется, не решились. После всего пережитого геройствовать ни тому, ни другому не хотелось. Разумнее было спуститься пешком.