Николай Чуковский - Танталэна

— Корабль не вынесет такого напора, — мрачно сказал Баумер.

Порывистый ветер затрепал паруса. На палубу упало несколько капель дождя.

— Берегись, — закричал Баумер, — шквал идет!

И тотчас же разразилась буря. Ветер понес наш корабль, как клочок бумаги. Все море заходило черными валами с белыми гребнями пены. Волны вздымались выше мачты, и мы с ужасом глядели на эти массы воды, висящие над нашими головами. Два или три раза они обрушивались на корабль и с ревом расплескивались по палубе. Все доски палубы тряслись и трещали.

Обо мне забыли. Насквозь промокший, я стоял у мачты и смотрел на бушующее море. О, как слаб и жалок человек, как могущественна природа! Правда, до поры до времени она бывает ласкова и незлобива. И человек начинает думать, что ему подвластно все. Он строит корабли, дома, мосты, аэропланы и верит, что создания его рук незыблемы. Но приходит срок, и природа теряет терпение. И человеческие домики, мостики, кораблики — рушатся, как щепки.

Настала ужасная ночь. Все оставались на палубе. Лучше встречать опасность лицом к лицу, чем сидеть в каюте, как в гробу, и не знать, что тебе угрожает. Кресло мое давно было унесено волнами. Я во-время успел соскочить с него и привязать себя одеялом к мачте. Каково бедным заключенным, сидящим в трюме! Темно, ящики, в беспорядке лежащие друг на друге, валятся. Они не знают, в каком положении находится корабль, и каждую минуту прощаются с жизнью. Правда, здесь ветрено, здесь дождь льет, как из ведра, но все же здесь на воздухе лучше, чем в душном вонючем трюме. Я решил сказать об этом Шмербиусу.

Шмербиус, кружась, прыгал по палубе. Его возбуждение было прямо пропорционально интенсивности бури. Чем сильнее ветер, чем выше волны, чем хлеще ливень, тем отчаянней носился он с одного конца палубы на другой, лазил по готовым каждую минуту оборваться реям, поправлял тухнущие фонари, спасал смываемые волнами шлюпки. Его визгливые приказания сливались с воем ветра. Наконец, он случайно подбежал ко мне. Я попросил его вывести заключенных на палубу.

— Только не сейчас, — закричал он. Он наклонился к самому моему уху, я едва слышал его слова, относимые ветром, и заглушаемые грохотом бури. — Сейчас они будут мешать. На рассвете я прикажу их вывести.

После четырех часов ночи облака немного поредели. Но буря не утихала. Среди туч появилась бледная луна. Дождь прошел. Засиял тусклый печальный рассвет. И мы увидели бесконечное пространство воды, покрытое бушующими волнами, по которым, как морская птица, несся на восток наш истрепанный корабль с изорванными парусами. Он сидел в воде гораздо глубже, чем накануне. Волны то и дело обрушивались на палубу.

— Корабль совсем плох, — сказал Шмербиус Баумеру.

— Он переполнен водой, — ответил боцман.

— Мистер Шмербиус, — сказал я, — вы обещали на рассвете вывести ваших пленников на палубу.

— Пускай тонут, сказал немец и засмеялся.

— Баумер, выведите заключенных на палубу, — провизжал Шмербиус, и тот хмуро и неохотно пошел вниз.

Вдруг на востоке в сыром утреннем тумане выросло черное пятно. Оно быстро росло. Скоро я разглядел высокую гряду скал, перед которой белели буруны. Нас стремительно несло на нее. „Так вот где она, наша гибель“, подумал я.

— Это Танталэна! — закричал Шмербиус. — Переменить флаг!

И сам бросился исполнять свое приказание. Он опустил трехцветный — сине-бело-красный — нидерландский флаг и поднял на его место огромное черное полотно с изображением черепа и двух скрещенных костей.

Наконец, на палубу вышел Баумер, ведя за собой дона Гонзалеса, Джамбо и четырех пленных матросов со связанными руками. Ни моего отца, ни Марии-Изабеллы между ними не было!

Баумер отвел их на корму, посадил между канатами и сам сел рядом с ними.

Но где же папа? Уж не утонул ли он? Или они пытали его и замучили до смерти? Что сталось с бедной Марией-Изабеллой?

Шмербиус был занят флагом, и мне не у кого было узнать. И решил сам сходить на корму и поговорить с доном Гонзалесом. Я встал на ноги и, шатаясь, медленно пошел по палубе. Утесы увеличивались на моих глазах. Я уже слышал гул прибоя. Нас стремительно несло на кипящие прибрежные буруны. Только бы узнать, что с отцом, а там можно и умереть.

Я забыл свою слабость и скоро добрался до кормы.

— Дон Гонзалес! — закричал и. — Где мой отец, Геннадий Павлович Павелецкий?

— Он… — начал было дон Гонзалес.

— Молчать! — заревел Баумер и ударил дона Гонзалеса ладонью по лицу.

— Как ты смеешь, мерзавец! — закричал я и кинулся на него с кулаками.

Огромная рука немца схватила меня за шиворот и потащила к перилам. Передо мной, совсем близко, выросли огромные черные скалы. Немец перегибал меня в воду. Я крепко вцепился в перила. Но немец второй рукой поднял мои ноги, я не мог удержаться и полетел вниз.

На несколько секунд вода закрыла меня. Но вот волна схлынула, и я снова оказался на поверхности. Корабль был уже значительно впереди меня. Он летел прямо на высокий черный утес. Огромная волна снова покрыла меня с головой. Когда я во второй раз выплыл на поверхность, я увидел странную картину.

Огромный утес был повернут. Между скалами открылся длинный широкий канал. И наш корабль, стремительно увлекаемый ветром, подобно большой растрепанной серой птице, влетел прямо в него. Следующая волна помешала мне видеть, что происходило дальше. Когда она прошла, утес уже стоял на месте, и не было ни корабля, ни канала. Только волны да буруны, да скалы.

Я хорошо плавал и мог часа полтора продержаться на воде. Но теперь, после болезни, я не был уверен в своих силах. Я заметил, что волны довольно быстро несли меня к скалам и решился предаться на волю судьбы. Если мне удастся миновать этот ряд рифов, возле которых клокотали пенистые буруны — минут через двадцать я буду у скал. А там — посмотрим!

Я лег на спину и смотрел в небо. Тучи рассеялись, и небо было ясное, как всегда. Оно даже еще больше сияло, как бы промытое дождем. Но мое спокойное созерцание продолжалось недолго. Вода вдруг завертела меня, как волчок, и куда-то стремительно понесла. Я почувствовал, что по спирали спускаюсь вниз, вглубь широкой водной воронки. Внизу бурлила и клокотала желтоватая пена. Я несся по широким кругам так быстро, что у меня помутнело в глазах. И с каждым кругом все ниже, ниже, ниже. Каждый круг меньше предыдущего. Все ближе кипящая пена.