Николай Чуковский - Танталэна

«Это как раз то, что мне нужно», — подумал я, открыл дверь и вошел.

Я очутился в большой, ярко освещенной комнате. Стены и потолок ее были пестро расписаны какими то фантастическими чудовищами. Пол был устлан толстыми мягкими цыновками, на которых лежало и сидело человек пятнадцать китайцев. Одни из них ели и пили, другие курили, третьи спали. Все они были вооружены кинжалами и револьверами. Слева находилась низкая широкая стойка, за которой сидел жирный китаец — такого цвета, как пятна сала на топленом молоке. В углу возле стойки стояло два обыкновенных ресторанных столика. Один из них был пуст, а за другим сидело двое европейцев. Первый европеец был огромного роста широкоплечий моряк в франтоватых брюках-клеш, белой матросской рубашке и широкополой кожаной шляпе, надвинутой на лоб, второй был похож на английского промышленника из колоний — красивый человек с прямым носом и большим кадыком. Он был одет в серый пиджачный костюм. Его пышный коричневый галстук был заколот серебряной булавкой в виде подковы с собачьей головой. Они оба были пьяны, оба громко говорили и оба держали на коленях по ружью с обрезанным дулом.

Я нерешительно подошел к стойке и вынул из кармана конверт, в котором лежала сторублевка, и половина столь необходимого Шмербиусу документа.

— Если вы разменяете мне эту бумажку, — сказал я по-английски китайцу, бросая на прилавок сторублевку, — я поужинаю у вас и переночую.

Китаец взял жирными толстыми пальцами бумажку и долго рассматривал ее на свет.

— Она немного подмокла, — наконец сказал он, — но тридцать долларов я могу вам за нее дать.

Я согласился и получил целую кучу разноплеменного серебра. Тут были и британские шестипенсовики, и индийские рупии, и мексиканские пиастры, и японские иены, и русские двугривенные, как старого, так и советского образца. Счесть их было невозможно. Очевидно, в этой стране ходили деньги всех наций.

Я сел за столик, и другой китаец, тонкий, с жидкой черной бороденкой, подал мне на глиняном блюде какое-то странное кушанье. Я не знал, что это такое, не мог даже определить мясное это блюдо, рыбное или растительное, но проглотил его моментально. Затем я спросил чаю. Мне подали фарфоровую чашку с черной ароматичной бурдой такой крепости, что когда я выпил ее, у меня сжалось сердце.

Насытившись, я стал рассматривать сидевших передо мной европейцев. Особенно меня занимал сидящий ко мне спиной великан. В нем было что-то знакомое. Эта спина, эти плечи… где я их видел? И вдруг я заметил клок огненно-красных волос, выбивающихся на затылке из-под шляпы.

Так это Баумер! Значит, „Santa Maria“, может быть, и не разбилась! И мой отец, может быть, жив! Надежда увидеть отца живым наполнила радостью мое сердце. У меня в голове мелькнула даже задорная мысль — подойти к Баумеру и посмотреть, как он будет разозлен, увидев, что ему не удалось меня утопить. Но я так устал, что мне не хотелось вставать со стула. Я решил при случае указать здешним властям на этого опасного разбойника, а пока ограничился только тем, что стал прислушиваться к тому, что он говорил.

— И все же, все его затеи с капскими алмазами провалились к чорту, — сказал Баумер. — Рапорт Томаса Коллинса был разорван пополам, и ему удалось достать только конец его. А начала нет. Как он ни бился, как ни хитрил, начала рапорта ему достать не удалось. А проклятый рапорт так разорван, что долгота находится в первой его части, а широта во второй. Вот теперь ищи алмазы по всему океану!

— Да, это сильный козырь в наших руках, — заметил англичанин. — Китайцы и так терпеть его не могут. Арабы тоже. Они уверяют, что он околдовал Ли-Дзень-Сяня.

— Послушайте, мистер Эрлстон, — заорал Баумер и так ударил кулаком по столу, что задребезжали стаканы, — Через две недели перевыборы атамана, Donnerwetter! Джентльмэны удачи провалят Ли-Дзень-Сяня, а вместе с ним полетит и Шмербиус.

— Тссс! Ты пьян, Баумер, нас могут услышать, — зашептал англичанин. — Да неужели ты думаешь, что Шмербиус боится перевыборов? Неужели он станет уважать права джентльменов удачи? А пятнадцать пушек Вращающегося Форта? А Форт Подковы? А двести пятьдесят самолетов новейшей системы? Ведь все это у него в руках. Он в пять минут может превратить город в груду развалин.

— Но ведь вы, мистер Эрлстон, член Верховного Совета. Вы можете предупредить флот и форты о его замыслах. Джентльмены удачи еще никогда не продавали своей свободы.

— На этот раз они ее продали. Всюду сидят купленные люди. Все боятся Шмербиуса и исполняют малейшие его желания. Все изменники получат после переворота большие награды. Мы, члены Верховного Совета, такие же пешки в его руках, как и все остальные. Я сам подчиняюсь ему во всем. Но вот если бы удалось одно дельце…

— Какое дельце?

— Если бы мне получить место начальника Вращающегося Форта. Тогда другое дело. Тогда мы победим наверняка.

— И после победы нашим атаманом будет Джошуа Эрлстон!

— А командиром дредноута „Желтый Череп“ будет капитан Отто Баумер.

— И мы увидим Ли-Дзень-Сяня, висящего на рее.

— И Аполлона Шмербиуса, болтающегося на той же веревке. Эй, виски! Пью за эту веревку.

Глаза мои слипались, и мысли путались. Я засыпал, не вставая со стула. Громкие пьяные выкрики моих соседей сливались в однообразный гул. Я сквозь сон видел, как Эрлстон встал, расплатился и, шатаясь, пошел к выходу. Загремели подковы, и я понял, что он ускакал на привязанной к фонарю лошади.

Баумер толкнул локтем бутылку, разлил виски по столу, упал лицом в лужу и заснул мертвым сном. Его ружье с обрезанным дулом упало на пол. Жирный хозяин трактира и его сухопарый слуга положили пьяного немца на цыновке рядом с китайцами. Мне тоже захотелось лечь. Я встал со стула и лег на цыновки вместе с тем человеком, который утром этого же дня бросил меня с палубы корабля в бушующий океан.

Ночью меня разбудил сухопарый китаец-слуга. Свет был потушен. Огромная бледная луна смотрела в окно, чертила на полу яркие зыбкие квадраты и чуть-чуть серебрила чудовищных драконов, размалеванных по стенам. Комната была пуста. Все китайцы-посетители покинули ее. Только Баумер спал мертвецким сном, уткнувшись носом в цыновку.

— Не угодно ли джентльмэну покурить опиуму? — спросил китаец-слуга.

Я сначала не понял, что он говорит, но когда он повторил свой вопрос, я ответил ему, что опиума не употребляю. Мой ответ очевидно показался ему обидным, потому что он весьма язвительным тоном сказал мне, что настоящие джентльмэны удачи опиумом не брезгают. Но я повернулся на другой бок и крепко заснул.