Николай Чуковский - Приключения профессора Зворыки

Несколько часов назад, когда мы с трудом поднимались по крутому косогору, с которого ветер смел весь снег и который был до того скользок, что лошади едва держались на ногах, профессор внезапно вскрикнул. Внизу у основания холма он увидел на снегу отпечаток лошадиного бока.

— Товарищ военком, — сказал он. — Когда они здесь проезжали, одна из лошадей поскользнулась и упала вниз. Не найдем ли мы там чего-нибудь?

Сыроваров немедленно распорядился. Усатый красноармеец слез с лошади и ползком спустился вниз.

Возвратясь, он рассказал, что, судя по следам, упавшей лошади удалось встать и, хромая, последовать за остальным отрядом бандитов. На месте падения он нашел клочек бумажки, очевидно, выпавшей из кармана всадника. Профессор вырвал ее у него из рук и, увидев мелкий прыгающий почерк, восторженно завопил:

— Славно же он хлопнулся!

— Кто? — спросил Сыроваров.

— Аполлон Шмербиус, — ликовал профессор. — Это его почерк!

— Кто он такой?

— Он? Опаснейший враг человечества.

— Что же он делает в банде Авсеенки?

— Он служит полковым цырюльником.

— А!.. — разочарованно протянул начальник карательной экспедиции.

Спустя несколько минут, профессор попридержал за поводья свою лошадь.

— Смотрите, Ипполит, — сказал он, когда я с ним поровнялся. — Вы видите эти следы?

— Вижу, — ответил я.

— Вы ничего не замечаете?

— Ничего.

Я пристально вглядывался в следы четырех самых обыкновенных копыт.

— Фу, какой вы не наблюдательный. Видите, как неотчетливо отпечатался вот этот след. Эта лошадь припадает на переднюю правую ногу. Следовательно…

— Ну?

— Следовательно, это та лошадь, на которой едет Шмербиус.

Теперь он интересовался только следами хромой лошади. Эти следы беспрестанно заводили его в сторону, заставляя отбиваться от отряда, путали и сбивали с толку. Хромая лошадь, очевидно, отставала от других, и поэтому Шмербиус всюду старался проехать напрямик, сократить путь. И профессор, как добросовестный следопыт, заезжал в такие чащи, путался в таких дебрях, что лицо его было все исхлестано колючими еловыми ветвями.

К вечеру мы наткнулись на остатки лагеря. Бандиты были здесь всего несколько часов назад, и зола их костров еще не успела остыть. Товарищ Сыроваров хотел продолжать погоню. Но наши лошади и люди были так измучены, что он решил остаться здесь на ночь.

— Только бы не было вьюги, — говорил он профессору, косо поглядывая на небо. — А то заметет следы и — пропало. И на этот раз их не поймаем.

Но ночь была ясная, звездная, ветер улегся совсем, и усталые красноармейцы так охотно собирали хворост для костров, что ему было жаль уводить их в тайгу, в темноту. Палатки были мигом расставлены, затрещали костры, в котелках весело запрыгал горох, и мы с профессором улеглись, тесно прижавшись друг к другу и укрывшись тремя одеялами. Наконец все стихло, только изредка охал во сне красноармеец, переворачиваясь на другой бок, да фыркала лошадь. Часовые, чтобы не замерзнуть, переступали с ноги на ногу и с размаху били себя по бокам рукавицами.

— Профессор, — шопотом спросил я, — что написано в той бумажке, которую Шмербиус потерял упав с косогора?

— Пустяки, — ответил профессор, — просто мазня какая-то. Посмотрите сами, если хотите.

Он засунул руку в жилетный карман, вынул бумаженку и протянул ее мне. Я привстал и пододвинулся к костру. Это был листок из записной книжки, с обеих сторон мелко исчерченный отрывочными бессвязными фразами. На одной стороне было написано:

„Проба пера. Дюжина — 6 коп. Гросс 72 к. Отверженному остается только одно: отвергнуть всех. Гениальность — это способность не останавливаться ни перед какими обстоятельствами. Я гений? Должно быть!“

Дальше была нарисована свинья во фраке, с задранным кверху пятачком и под ней подпись: „Свиньи страшно любят жизнь. Пример — профессор Зворыка. Но умные мясники режут их без зазрения совести и правильно поступают. Итого 7 р. 20 к.“.

На другой стороне Шмербиус довольно удачно нарисовал себя в виде чортика с рожками и длинным хвостом. Под этим подпись:

„Мир, ты меня не признал, так раскаивался, безумный!

Гибель тебе я несу, жаром дохну на тебя.

„Бритье — 15 к. Стрижка — 20 к. Ежиком — 25. Бриолин — 5 к. Одеколон — 5 к. Шампунь — 15 к. Еще раз, чтобы не забыть: знаки пути — крест, хвост, хобот, паук, решетка “.

— Профессор, — сказал я, прочитав всю эту белиберду, — что это за знаки пути? Какого пути? Нет ли здесь скрытого смысла? Уж не указание ли это, куда нам итти?

Но профессор ответил мне звонким храпом. Он крепко спал. И я, утомленный долгой дорогой, стал дружно ему подтягивать.

А на утро началось то же: кучка тощих, дышащих паром, лошадей, тайга, желтый махорочный дым, сугробы по грудь, и тучный гигант-профессор, упрямо выискивающий следы хромой лошади.

На этот раз эти следы еще чаще уклонялись в сторону. Как будто Шмербиус что-то разыскивал. Профессор совсем загнал свою лошаденку, рыская по сторонам. Наконец, эти следы завели его так далеко, что он решил оставить их и вернуться к отряду.

— Ипполит, — сказал он, с трудом догнав меня. По-моему, он разъехался с бандитами. Я это давно ожидал, потому что они для него — лишь случайные попутчики, не больше. А он поехал туда… где… тридцатого апреля… Одним словом, мы должны проститься с милым товарищем Сыроваровым и ехать за ним.

Профессор отговорился геологическими исследованиями. Сыроваров пожелал нам счастливого пути, снабдил нас на несколько дней провиантом, предоставил двух лошадей, и мы расстались.

След Шмербиуса вел нас вверх по длинному, довольно пологому склону поросшего лесом холма. Путь был тяжелый, лошади по грудь проваливались в снег, густые заросли рвали нам платье, и мы, пыхтя, с трудом продвигались вперед. Было уже далеко за полдень, когда мы взобрались на вершину холма. Внизу расстилалась глубокая лесная долина, а по другую ее сторону виднелась гряда высоких, занесенных снегом гор. Снизу подымались легкие дымки — должно быть, там было селение, скрытое лесами. Следы хромой лошади вели вниз, и нам ничего не оставалось, как последовать за ней. Спуск был так крут, что я норой рисковал перелететь через голову моей лошади. Профессор подбадривал меня.

— Шмербиус от нас не уйдет, — говорил он. — Его измученной и хромоногой лошади приходится итти по непротоптанному снегу. Уж на этот-то раз мы разделаемся с ним по-свойски. А тогда вернемся домой.

Он даже утверждал, будто видит Шмербиуса внизу, будто хромая лошадь так подкидывает своего седока, что тот не может прямо держаться в седле и наклонился вперед, обхватив ее шею руками, будто фалды Шмербиусова фрака вьются по ветру, как черные крылья. Но часы проходили за часами, а мы все также продолжали спускаться, следуя за неровными отпечатками копыт и никого не встречая.