Сергей Заяицкий - Найденная

В это время у двери кабинета послышался шум.

— Я не желаю стоять у двери, словно проходимец... Не имеют права меня задерживать... Я такой же гражданин, как и он...

Началась возня, но дверь кабинета вдруг растворилась, и на пороге появился художник Арман, тащивший за руку Митю.

Он в самом деле напоминал щетку для снимания паутины с потолков. Его волосы взъерошились, глаза сверкали, а руки вертелись, словно на шарнирах.

Жюль Фар вскочил с места.

— Что вам надо? — вскричал он.

— А вот сейчас узнаете, — прохрипел художник, садясь в кресло и вызывающе глядя по сторонам, — обучите ваших слуг более вежливому обращению, господин капиталист.

— Извольте убираться вон!

— Не уйду.

— Я прикажу вытащить вас силой!

— А тогда я убью кого-нибудь вот этой штукой.

Художник взял со стола тяжелую пепельницу.

Все невольно отступили.

— Пошлите за полицией, — сказал Фар.

— Тот, кто первый тронется с места, упадет с проломленным черепом! — трагически воскликнул Арман, взмахнув своей палкообразной рукой. — А теперь идите за полицией.

Фар быстрым движением открыл ящик стола и, вынув револьвер, направил его в Армана.

— Бросайте пепельницу...

— Не брошу.

— Ну, так я вас убью...

— Хорошо.

— Раз, два...

Господин Фар стоял, направляя револьвер в грудь Армана, но, разумеется, не стрелял. То, что годится в американской фильме, не совсем пригодно для жизни.

— В чем дело? — наконец, пробормотал он, пожав плечами.

— Так-то лучше. Пьер Арман не такой человек, чтоб испугаться какой-то хлопушки... Дело в том, что вот этот мальчик — русский — Митя видел в кино свою сестру...

— Мало ли кто ходит к нам, разве я знаю по имени всех девиц, посещающих «Геракл».

— На экране, чорт возьми, он ее видел... т.-е. он думает, что это его сестра. В «Красном витязе»...

Жюль Фар посмотрел на мальчика и вдруг вспомнил.

— А как ее зовут?

— Маруся, — удивленно произнес Митя.

— Это ты тогда кричал?

— Я.

— Вот что...

— Мы вчера ходили с ним на сеанс, — продолжал художник, — но горе в том, что появляется эта Маруся только на несколько секунд... Он не успевает ее как следует рассмотреть... А между тем он считал ее умершей, и это его единственная родня в России... Понимаете? Вы — люди с ледяными сердцами?

— Чего же вы хотите?

— Покажите нам ее специально.

— Какой вздор!

— Господин Фар, — сказал Дюру, — я бы доставил им это удовольствие.

Господин Фар удивленно посмотрел на Дюру.

— С какой стати?

— Надо уважить чувства этого мальчугана... а, кроме того, как знать...

В этом «как знать» прозвучало нечто понятное для директора. Дюру что-то задумал, а у Дюру на плечах была голова, и в голове этой был мозг, а не студень. Это не подлежало сомнению.

— Ну, ладно, — сказал он.

— Мы сейчас это сделаем, — проговорил Дюру, — идемте, честные люди. Оператор здесь.

Арман торжественно взял Митю за руку.

— Эй, оставьте пепельницу.

— Я ее принесу после. Она еще может мне пригодиться.

Жюль Фар подождал, пока они ушли, а потом поднялся в свою ложу. Любопытство его разбирало.

В этот час огромный зрительный зал «Геракла» был пуст и темен. В нем было тихо как в склепе.

«А что, если бы такая тишина была тут и по вечерам?» Директор содрогнулся при одной мысли о подобном убытке.

Внизу приотворилась дверь, на секунду в зал вонзился дневной свет. Но затем опять стало темно. Освещая дорогу карманным фонариком, Дюру вел за собой Армана и Митю.

— Вот сюда сядем, — говорил он, и его голос отдавался в гулком куполе. — Господин Жамэ?

— Да, — послышался голос оператора, и на задней стене зала вспыхнул квадратик.

— Давайте прямо третью часть.

На экране сразу появилась степь.

— Дальше, — кричал Дюру, — вертите, вертите... еще, еще... ага, вот базар. Мальчик, ты скажи, когда...

— Вот, вот...

— Стоп. Стоп... поворот назад... так... больше не вертите.

Директор видел, что мальчик вскочил с места, разглядывая женщину, неподвижно застывшую на экране.

— Это она... это она, — кричал он, — это Маруся... Смотрите, господин Арман, это Маруся...

На секунду даже господин Фар был взволнован.

Ему представились далекие степи, маленький городок, где теперь живет эта Маруся. Она и не подозревает, что в Париже сейчас ее брат смотрит на ее изображение.

— А ну-ка, два поворота! — крикнул Дюру.

Женщина сделала несколько шагов.

— Ее походка... она всегда так ходит... Это Маруся.

— Да, это Маруся! — восторженно гаркнул художник, хватив пепельницей по ручке кресла.

— А вы тоже ее знаете?

— Нет я ее не знаю... Я так полагаю...

— Что же, довольно вам?

— Еще секундочку.

Мальчик с жадностью пожирал глазами экран. Он подошел ближе, но вблизи было хуже. Маруся стала громадной словно колокольня. Он снова отошел и все смотрел, смотрел...

— Но какой же это город?

— А уж это чорт его знает.

— Не только чорт его знает, — смеясь, сказал, Дюру. — Знает еще тот, кто снимал эту фильму.

— Да, а Москва, к сожалению, не на кончике вашего носа.

— Ерунда, — вскричал художник, — всюду можно пробраться. Ну, спасибо, гражданин... Да, еще вопрос, какая фабрика снимала эту фильму?

— «Красное Знамя».

— Там должны знать?

— Разумеется.

— Адрес фабрики у вас известен?

— Мы сносились через русское представительство.

— Хорошо. Я пойду в представительство.

— Жамэ, можете гасить аппарат!

В руках Дюру снова вспыхнул электрический фонарик.

Жюль Фар спустился в кабинет.

«Чудн а я история, — подумал он, — впрочем, все это в конце концов нас не касается. Не понимаю, для чего Дюру с ними возится».

Через полчаса администратор появился в кабинете. Вид он имел довольный и веселый.

— Едва уговорил их сняться, — сказал он, — наврал, что у нас принято снимать всех, кто посещает кино в неположенное время. Распространился, кроме того, насчет выразительности лица художника. Ну, и согласились.

— А для чего вам это было нужно? — спросил директор.

Дюру удивленно уставился на него.

— Как для чего? — воскликнул он и расхохотался. — Пишите еще чек на пять тысяч, — сказал он, — и это даром, уверяю вас. Моя идея стоит раз в десять больше.

На следующее утро Арман и Митя отправились в русское полпредство.

Они оба не спали всю ночь. Митя рассказывал про свою сестру и про Москву, а художник Арман произносил яростные речи против буржуазного строя. Им раз десять стучали в стену и грозили выселением.

Улицы были запружены народом, как всегда в эти утренние часы. Все торопились на службу, автобусы ползли набитые битком, даже на метро (подземная железная дорога) трудно было найти место.