Марк Твен - Принц и нищий [Издание 1941 г.]

Затем он встал, подошел к умывальнику, помещавшемуся в углу, и остановился в ожидании. Гендон весело молвил:

— Какой у нас чудесный ужин! Мы сейчас поедим на-славу, потому что еда горяча и вкусна, и от нее идет пар. Не бойся: сон и еда скоро сделают тебя опять человеком.

Мальчик не отвечал, но устремил на высокого рыцаря пристальный взгляд, полный серьезного изумления и даже некоторого нетерпения. Гендон изумленно спросил:

— Чего нехватает тебе?

— Добрый сэр, я хотел бы умыться…

— Только-то? Ты можешь делать здесь, что тебе вздумается, не спрашивая позволения у Майлса Гендона. Будь как дома, не стесняйся, пожалуйста.

Но мальчик все-таки не трогался с места и даже раза два топнул маленькой нетерпеливой ногой. Гендон был совсем озадачен.

— Что с тобою? Скажи на милость.

— Пожалуйста, налей мне воды и не говори столько лишних слов.

Гендон чуть было не расхохотался, но, сдержавшись, сказал себе: «Клянусь всеми святыми, это великолепно!» и поспешил исполнить просьбу своего дерзкого гостя. Он стал неподалеку и буквально остолбенел, пока его вывел из оцепенения новый приказ:

— Полотенце!

Майлс взял полотенце, висевшее под самым носом у мальчика, и, ни слова не говоря, подал гостю. Потом он стал сам умываться, а его приемный сын в это время уже уселся за стол и готовился приступить кеде. Гендон поспешил покончить с умыванием, придвинул себе другой стул и хотел уже сесть, как вдруг мальчик с негодованием воскликнул:

— Остановись! Ты хочешь сесть в присутствии короля!

Этот удар поразил Гендона в самое сердце.

«Бедняжка! — пробормотал он. — Его помешательство с каждым часом растет; оно изменилось вследствие той важной перемены, которая произошла в государстве, и теперь он воображает себя королем! Ну что же? Надо мириться и с этим, — иного способа нет, — а то он еще, чего доброго, велит заключить меня в Тауэр».

И, довольный этой шуткой, он отодвинул свой стул, стал за креслом короля и начал прислуживать, как умел, по-придворному.

За едой суровость королевского достоинства мальчика немного смягчилась, и вместе с насыщением у него явилось желание поболтать.

— Ты, кажется, назвал себя Майлсом Гендоном, так ли я расслышал?

— Так, государь, — отвечал Майлс и про себя добавил:

«Если уж подделываться к безумию этого бедного мальчика, так надо его величать и государем и вашим величеством; не нужно ничего делать наполовину; я должен войти в свою роль до тонкости, иначе я сыграю ее плохо и испорчу все дело, а дело затеяно доброе».

После второго стакана вина король совсем согрелся и сказал:

— Я хотел бы познакомиться с тобой. Расскажи мне свою историю! Ты храбр, и вид у тебя благородный, — ты дворянин?

— Расскажи мне свою историю!

— Наш род не очень-то знатный, ваше величество. Мой отец — баронет, выслужившийся из мелких дворян, сэр Ричард Гендон, из Гендонского замка в Кенте.

— Я не припомню такой фамилии. Но продолжай, расскажи мне свою историю!

— Рассказывать придется немного, ваше величество, но, может быть, эти позабавит вас на полчаса, за неимением лучшего. Мой отец, сэр Ричард, — человек очень богатый и чрезвычайно великодушного нрава. Матушка моя умерла, когда я был еще мальчиком. У меня осталось два брата: Артур, старший, душою и нравом в отца, и Гью, моложе меня, низкий человек, завистливый, жадный, порочный, вероломный — сущая гадина. Таков он был с самого детства, таким был десять лет назад, когда я в последний раз видел его, — девятнадцати лет он был уже вполне созревшим негодяем: мне было тогда двадцать лет, Артуру же двадцать два. В доме, кроме мае, жила еще лэди Юдифь, моя кузина, — ей было тогда шестнадцать лет, — красивая, добрая, кроткая дочь графа, последняя в роде, наследница огромного состояния и графского титула, который некому было передать. Мой отец был ее опекуном. Я любил ее, и она любила меня; но она была с детства обручена с Артуром, и сэр Ричард не потерпел бы, чтобы подобный договор был нарушен. Артур любил другую девушку и уговаривал нас не унывать и не терять надежды: время и счастливый случай — помогут каждому из нас добиться своего. Гью же любил богатство лэди Юдифи, хотя уверял, что любит ее самое, — но такая уж была у него манера: говорить одно, а думать другое. Однако все его ухищрения не привели ни к чему. Ему не удалось пленить Юдифь; он мог обмануть моего отца, но никого другого. Отец же любил его больше всех нас и во всем ему верил: Гью был младший сын, и другие ненавидели его, а этого во все времена бывало достаточно, чтобы покорить родительское сердце; к тому же у него был сладкий, льстивый язык и удивительная способность лгать, а эти два качества чрезвычайно помогают вводить в заблуждение слепую привязанность. Я был сумасброден, по правде — даже очень сумасброден, хотя сумасбродства мои были невинны, ибо никому не приносили вреда, только мне одному. Я не навлек на свой дом стыда, не принес ущерба, не запятнал себя преступлением или низостью и вообще не сделал ничего не подобающего моему благородному званию.

«Однако же мой брат Гью умел воспользоваться моими проступками. Видя, что брат мой Артур некрепкого здоровья, и надеясь, что смерть пойдет ему на пользу, если только устранить меня прочь с дороги, Гью…»

«Впрочем, это длинная история, мой добрый государь, и не стоит ее рассказывать. Короче говоря, младший брат очень ловко преувеличил мои недостатки, выставил их в виде преступлений; в довершение всех этих низостей нашел в моей комнате шелковую лестницу, подброшенную им же самим, и при помощи этой хитрости и показаний подкупленных им слуг и других негодяев убедил моего отца, что я намерен увезти Юдифь и жениться на ней наперекор его воле».

«Отец решил отправить меня на три года в изгнание, говоря, что эти три года, вдали от дома и родины, может быть, сделают из меня человека и воина и научат хоть отчасти уму-разуму. За эти долгие годы искуса я участвовал в континентальных войнах, в избытке изведал лишения, тяжкие удары судьбы, пережил множество приключений; но в последнем сражении я был взят в плен и целых семь лет томился в тюрьме, на чужбине. Благодаря хитрости и мужеству я наконец вырвался на свободу и помчался прямо сюда. Я только что приехал. У меня нет приличной одежды, мало денег и еще меньше сведений о том, что происходило за эти семь лет в Гендонском замке, что сталось с ним и его обитателями. Теперь, государь, с вашего позволения, вам известна вся моя жалкая повесть!»

— Тебя жестоко обидели, — сказал маленький король, сверкая глазами. — Но я восстановлю твои права, — клянусь святым крестом! Не забудь, что это говорит король.