Евгений Титаренко - Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под землей

— А может, все же предали нас?..

Вопрос этот тяжелым камнем повис в воздухе над самой Петькиной головой, так что Петька как ни старался увернуться от него — увернуться не мог. И оттого сухота в горле чувствовалась еще сильней. Оттого казалось, что легкие вовсе слиплись, и дыхания не хватало.

Хлопнувшая на крыльце дверь показалась обоим сигналом к спасению. Что-ничто, а какие-то перемены должны были случиться…

— Шерхан!.. — коротко позвал Прокопка.

Друзья сразу привстали на коленях и вслушались.

Заскрипела калитка.

Петькины глаза засверкали торжеством, хотя торжествовать особой причины пока не было.

Но когда калитка закрылась и когда прошло две или три минуты, дверь дома опять сильно хлопнула, и друзья буквально почувствовали, как женщина перебежала через двор к сараю. Коротко заскрипела приставленная к дверце лестница; и — будто у этой женщины в самом деле крылья — рядом послышался ее веселый шепот:

— Мальчики! Живы, мальчики?

Друзья кубарем перелетели через тряпье.

В дверную щель — примерно в три-четыре пальца шириной — им было видно только часть ее лица: один глаз, нос и улыбающиеся губы, но смеется она или плачет — разобрать нельзя было.

— Бедненькие мои! Вас не ищут?

— Не… — сказал Петька. — Мы путешествуем.

Теперь она засмеялась.

— Пленнички мои! Держитесь! Немножечко еще, ладно?! Немножко потерпите! — И, болтая всякие нежности, как маленьким, она стала проталкивать им в щель куски хлеба, потом сала, потом масло в газете, потом блины, потом втиснула плоскую солдатскую фляжку с водой, потом еще большущий флакон из-под одеколона.

Со стороны леса послышался лай Шерхана.

Женщины в один миг не стало у дверцы.

Лишь от крыльца к путешественникам долетел еще кусочек напева:

Друзья теперь уже твердо знали, что их трое здесь против одного Прокопки.

Воду решили расходовать экономно. Фляжку завинтили как следует и оставили на завтра, а флакон постановили выпить сразу.

Опять легли рядом и, передавая друг другу ароматный, пахнущий одеколоном пузырек, стали делать по одному маленькому глотку. Вода из узкого горлышка текла плохо, и сначала это раздражало, но капельки воды, попавшие в рот, смачивали язык, нёбо, и мало-помалу языки у обоих приняли свои нормальные размеры. Когда со стенок флакона стекла в широко открытый Никитин рот последняя капля, путешественники были уже готовы на любые новые испытания. Эту последнюю каплю Никита ждал минут двадцать. Задерживал дыхание в надежде, что она вот-вот упадет, потом быстро делал вдох-выдох и опять раскрывал рот. Капля упала ему на язык. И Никита сел.

Конечно, они могли бы выпить сразу и фляжку, но опыт подсказывал, что делать этого не следует.

Жажда пропала. На смену ей пришел голод.

В свете фонаря разложили хлеб, масло, блины и пировали до тех пор, пока не почувствовали, что объелись.

Это всегда выясняется почему-то вдруг. Нет бы человек наедался постепенно. А то глотаешь, глотаешь, кажется, еще тонну можешь съесть. Вдруг — стоп! Оказывается, ты перехватил лишнего. И тебя даже начинает чуточку мутить.

Остатки продуктов спрятали от мышей между стропилом и тесовой обшивкой крыши. Развинтили фляжку и набрали в рот по большущему глотку воды на закуску. Сидели друг против друга с раздутыми от воды щеками и наслаждались, пропуская воду махонькими дозами в желудок.

Потом еще раз от корки до корки перелистали библию, но ни безмолвная схема, ни многочисленные точки опять ничего не объяснили им.

Никита разыскал среди книг «Похождения Ната Пинкертона». Увлекся. Оказывается, Пинкертон — это почти Шерлок Холмс.

А Петька нехотя раскрыл «Тайны женского очарования» и, сплевывая и ругаясь время от времени, стал читать эти непонятные тайны.

Потом, уже обжившись на сеновале, устроили себе хорошую постель. По-домашнему сняли ботинки и легли спать, укрывшись телогрейками.

Никита в эту ночь воевал на немецкой субмарине. С двумя пистолетами в руках он застрелил капитана. Потом через торпедный аппарат выбросил за борт мисс Фейл (с женщинами Никита тоже не воевал, но всякую продажную шкуру держать на корабле не собирался). Потом он вместе с юнгой захватил весь корабль. А юнга оказался как раз тем брошенным женихом мисс Фейл. И под двумя флагами — английским и советским (советский — чуть выше) — они стали громить фашистские корабли на их же лодке.

Петька нашел дворцы. И будто бы Петька — Великий Визирь: куда он ни пойдет, золото так и сыплется из-под его ног. А кругом алмазы, алмазы. Он велит мастерам сделать матери курятник из чистого золота, с золотыми насестами. И у петуха в гребне — жемчужина. Весь мир подвластен Петьке. Он даже не знает уже, чего пожелать… У него больше нет желаний. Он не успеет подумать что-нибудь, а разные арабы, абреки, ашуги уже несутся сломя головы, чтобы желание его было выполнено. Но жизнь у визиря несчастливая. Все почему-то восхищаются огромной бородавкой на его носу. Он хочет ее прикрыть, он старается спрятать ее под чалму. А все кричат: «Ах, какое очарование! Какая замечательная у него бородавка!» И главное — ее все время видишь. Нет бы села где-нибудь на шее — села прямо на кончике носа, так что на весь мир невольно приходится глядеть через бородавку. А тут еще Никита, будто очуманел, хватает его руку и целует в ладошку.

— Сдурел ты?! — спрашивает его Петька.

А Никита слышать ничего не хочет и лезет поцеловать его еще в грудь на линии сердца. Этого уже Петька выдержать не мог. И все заканчивается дуэлью… Только дерется Петька не с Никитой, а почему-то с Семкой Нефедовым. Но Семка — разве соперник? И Великому Визирю становится даже стыдно, что он вышел со шпагой против такого никчемного человека.

Весь день с раннего утра стирала во дворе и полоскала белье жена Прокопки. Со двора доносилась ее тихая, осторожная и вместе с тем счастливая песенка:

И так это легко было представить себе: вечер… Синева. Речка. Не Тура, а другая — чистая-чистая, синяя. И месяц над нею. Будто два месяца: один вверху, а другой — в речке. И тихо-тихо. Только песня откуда-то:

Путешественники — каждый про себя — стали подпевать ей.

Но слов они, к сожалению, не знали.

А после обеда, когда женщина запела чуть громче и Никита с Петькой обрадовались, что услышат песню до конца, хлопнула дверь на крыльце. Рявкнул Прокопка:

— Ты чего распелась!..

И песня оборвалась.

— Что же мне — даже петь нельзя?..

— Вижу, как поешь! — зло отрубил Прокопка. — Дома от тебя слова не услышишь, а как на выход — пение начинается! Шалава…