Борис Лапин - Серебряный остров

И это не начало, это продолжение политики хозяйского отношения к нашему славному морю. Запрещение вырубок леса на крутых склонах, строительство рыборазводных заводов, ограничение лова омуля уже принесли свои плоды. Но надо понять: использование и охрана — не противоположности, а две стороны медали. Некоторые участки побережья будут объявлены Национальным парком, то есть по сути крупнейшим в мире заповедником. На других вырастут дворцы санаториев, гостиниц, пансионатов. Третьи станут зонами промышленного развития. Вы не хуже меня знаете про богатства Байкала — используются они еще недостаточно.

— А не повредим Байкалу? — спросил Санька. — Лучше бы уж сразу все озеро объявить заповедником.

— Это не решение проблемы, ребята. Не решение! Есть другой подход, более разумный: использовать, но с особой бережливостью. А главное богатство Байкала… Что бы вы думали? Сам Байкал — с его неповторимой красотой, чистотой, дикостью. В этом смысле он, можно сказать, достояние человечества. На нашей старушке Земле все меньше остается таких первозданных уголков, где человек чувствовал бы себя сыном природы. Как это Аэлита называла Лося?

— Сын Неба?

— Вот-вот. А мы — Сыны Земли. И если человек с детства не почувствует себя Сыном Земли, он попросту не станет счастливым. Поэтому-то от желающих отдыхать на Байкале отбоя нет. Например, каждый третий москвич хотел бы провести отпуск здесь. А зарубежные гости! И в то же время мы не только не агитируем приезжать на Байкал — сдерживаем поток туристов. Почему? Ни дорог, ни гостиниц, ни столовых, ни турбаз. За небольшим исключением…

— Вот и построили бы! — усмехнулась Валюха. — А доходы от туристов можно возвращать Байкалу: разводить рыбу, садить леса, переселять зверей…

— Ты права, Валя. Для того и создается Национальный парк, чтобы, с одной стороны, охранять, а с другой — использовать. Но тут выступает на сцену экономика. Страна у нас богатая, но потому она и богатая, что каждый рубль, как говорится, при деле. Строить поселки, причалы, прокладывать дороги в условиях Байкала — работа крайне трудоемкая. Если их создавать только для туристов вот в такой глухомани, — он повел рукой по невидимым во тьме горам, — не скоро же окупятся затраты. Вот почему и стараемся решать проблему комплексно. За пять лет затраты окупаются, а дорога и порт…

— Достанутся туристам?

— Разумеется!

— Потому и ваша экспедиция называется комплексной?

— Отчасти. Хотя наша задача более скромная. Мы планируем сеть дорог в Прибайкалье. Однако с таким расчетом, чтобы служили они не только леспромхозам и рудникам, но и туризму. Как вы думаете, во что упирается в первую голову развитие нашего района? Ну, что же вы молчите? Тогда возьмем шире. Пока по-настоящему освоена только южная Сибирь, средняя же и северная — все еще белое пятно на карте страны. Так с чего же мы должны начать, чтобы двинуть вперед развитие этих богатейших районов?

— С дорог?

— Правильно, Рудик! Именно потому и строится БАМ, который вдохнет новую жизнь. во всю среднюю Сибирь. Подойдет магистраль и к Байкалу… Так сказать, разветвление кровеносных сосудов, несущих жизнь в тайгу. Увидите, лет через двадцать мои «фантастическая» картина станет явью…

Леонид Григорьевич выколотил погасшую трубку, положил ее на траву.

— А если бы вы, ребята, вышли из тайги не вчера, а через три года, — добавила Зоя Ильинична, — попали бы в уютный поселочек с четырехэтажкой школой, столовой, клубом. А здесь, где мы сидим, перепрыгнет через Ульчу мост.

— А можно прямо сейчас дать название поселку? — вскочила Валюха.

Леонид Григорьевич развел руками.

— Что ж, если название удачное, нанесем на схему!

— Удачное, Леонид Григорьевич, удачное! Вы же сами его придумали. Встреча с Будущим!

— И в самом деле! Чтобы потом рассказывали легенду о четверых байкальских робинзонах, заблудившихся в этих местах…

— И спасенных изыскателями, — подхватил Цырен.

— Попробуем предложить. Вы не против, Зоя Ильинична?

— Что вы! Двумя руками «за».

— Пусть будет Встреча с Будущим. Хотя у меня, признаться, возникла мысль связать название поселка с вашими поисками… с партизанскими тропами… с отрядом Копытова. Будущего без прошлого не бывает.

Уронив голову, стоял Цырен над свежей могилой, и слезы катились по его щекам.

«Как же так? — твердил он себе. — Как же так? Не уберег я тебя, Константин Булунович, дорогой мой старик. Оставил одного, не помог в последний час. Даже не попрощался… Единственная в мире родная душа. И мать, и отец, и малое дитя… Не уберег! А ты-то как же не дождался Цырена, своего непутевого внука, который столько огорчений тебе доставил?..»

Словно сквозь туман видел он, как всхлипывала. Валюха, спрятав лицо в ладони. А рядом, плечо к плечу, стояли друзья — Санька и Рудик. Были здесь и другие хорошие люди: родители друзей, одноклассники, соседи, учителя, Павел Егорович, Фаина Дмитриевна и люди, которых он видел впервые, в их числе его родная тетка, дочь деда, — и никто не мог облегчить его горе. Разделить — да, но не облегчить.

Это казалось нелепым, не поддавалось рассудку: свежая тяжелая глина — и дед, шустрый, неугомонный, такой живучий, что думалось — он бессмертен. Ну как может умереть человек, который стольких больных избавил от недугов? Не помог ни аршан, ни все целебные силы земли. Не вечен человек. Но он же еще и книгу не закончил, и травки не привел в порядок, и деляны редчайших растений не передал в надежные руки! А главное, не состоялся у них с Цыреном самый главный разговор.

Мертвому не нужны ни слезы, ни причитания, ни запоздалое признание его заслуг. Мертвому остается только память живых. Еще совсем недавно дед говорил: «За мной стоят другие, мои предшественники, — учителя». Дед сберег их память. А теперь послужит людям «медицинская книга». В ней, можно сказать, его бессмертие…

— Пойдем, — легонько потянул за рукав Санька.

«Да, пора. Пора мне взглянуть на себя со стороны и строго спросить за все. Пора самому думать о себе. Больше некому. Но вот подумать, позаботиться о дедушке — поздно хватился! Раньше надо было. Как же я посмел оставить его одного, без присмотра?

А дед чувствовал, что конец близок, и все-таки отпустил. Вот уж в чем не ведал я недостатка с тех пор, как помню себя, — так в доброте. Жили мы небогато, ни игрушками, ни одежками дед меня не баловал. Только добротой, заботой, сердечностью. Сколько же раз должен я поклониться тебе за все, что сделал ты для меня, Константин Булунович!»

Друзья поддерживали его под руки, будто он мог упасть, И оберегали от подходивших зачем-то людей, словно в последний раз оставляли наедине с дедом. С дедом? Или с этим свежим холмиком желтой глины? Да какое отношение к деду имеет сырая, изрезанная лопатами земля!? Неужели это все, что осталось от Константина Булуновича с его веселыми стариковскими глазами?