Алексей Леонтьев - Юнги с Урала

С комсомольского собрания в свою палатку я возвращался с Геной Мерзляковым.

— Зубы разболелись, — сказал он, держась рукой за щеку.

— Зубы? — удивился я. — И у меня ноют.

— Ноют — зто пустяки. У Жени Григорьева посмотри, что делается: шатаются — есть не может. И не только у него — Володя Дьяков, Миша Мельников, Валера Перинго тоже зубами маются.

— Надо сходить в санчасть.

— Отчислят еще. Потерплю, может, пройдет.

Кому-то из роты рулевых пойти за помощью к врачам все-таки пришлось. Осматривая юнгу, жена замполита батальона фельдшер Капитолина Ивановна поставила диагноз: «Цинга».

Тем временем жалующихся на зубы прибывало.

— В пище витаминов мало, — сделал свое заключение начитанный Митька. — Уже давненько нет свежих овощей.

С наступлением холодов картофель, лук, морковь, свеклу в часть привозили только в сушеном виде. Возьмешь в рот ломтик такой картофелины и не раскусишь. Радовались, что чистить не надо, а оно вон чем обернулось.

Видно, правду говорят, что беда не приходит одна. Поступило еще одно неприятное сообщение — кое-кто завшивел.

Командование на это отреагировало незамедлительно. В тот же день начались всевозможные процедуры. Было это 29 ноября. Днем позже поступило приказание: немедленно собраться в баню, а завшивевшее белье оставить до весны под снегом, недалеко от землянок.

Еаня... Как мы ее любили! В холодную погоду зто было единственное место, где можно было хоть раз в неделю по-настоящему отогреться, помыться, постирать белье. Прибрежные валуны ближайших озер, на которых мы это обычно делали, обледенели, покрылись снегом. Холодная вода стягивала судорогой пальцы рук. А здесь не только тепло, но и горячей воды всегда в достатке. Сложенная из огромных валунов баня имела многовековую историю, упоминалась в соловецкой летописи. Спустя десятилетия не забыл о ней и юнга-пермяк Владимир Лотошников, написавший поэму «Юнги Северного флота». В ней есть такие строки:

Стирали и мылись в Савватпевской бане,

Где царь Петр Великий парился ранее.

Жизнь налаживается

А 1 декабря я сделал в дневнике очень короткую, но такую радостную для нас запись: «Вот мы и в землянке! Хорошо! Плохо только, что нет свету». Но уже 3 декабря очередная запись свидетельствовала: «Со светом вопрос решен: делаем коптилки. Гильзы плюс сапожная мазь — вот и свет. Дымит, правда, но зато можно заниматься вечерами».

Жизнь налаживалась. Стали заботиться даже об уюте, комфорте.

В роте рулевых увлекавшийся рисованием Женя Ла-ринин предложил оформить свой кубрик по тематике «История русского флота». Командиры и политработники его идею поддержали, даже помогли достать масляные и акварельные краски. Мы в свои кубрики лишь переходили, а в землянке Жени уже висели картины Наваринско-го, Цусимского боев и сражения при Гангуте. В промежутках между ними разместились плакаты с призывами и изречениями русских флотоводцев Нахимова, Ушакова, Макарова и наркома Военно-Морского Флота СССР Н. Г. Кузнецова.

Инициативу Жени одобрило руководство школы, поручившее ему сделать большую карту европейской части Советского Союза. Ночи напролет в течение месяца на шести ватманских листах Женя наносил на нее не только города, поселки, села, но и деревни, железные дороги. Карту вывесили в штабе школы и ежедневно отмечали на ней положение на фронтах.

Забегая вперед, скажу, что юнги второго набора к ней пририсовали карту Европы и отмечали продвижение наших войск на запад, вплоть до Берлина.

Однажды я хотел было уже готовиться к отбою, как почувствовал на своем плече чью-то тяжелую руку. Повернув голову, увидел старшину.

— Тебя не волнует внутренний вид нашего кубрика? — тихо спросил он меня. — Другие смены уже к оформлению приступают.

— У нас нет художника...

— Слова «нет» на флоте нет. Есть слово «надо!» Понимаешь? Ты — комсомольский вожак. Кто же об оформлении кубриков должен заботиться, если не комсомольцы?

Слово «надо!», сказанное устами Василия Петровича, уже давно для нас, юнг его смены, стало магическим. Уважая и любя командира, мы понимали его в смысле «надо — значит, будет» и делали для выполнения поручений старшины все возможное, а порой и невозможное.

Воронов взглянул на часы и многозначительно заметил :

— Время еще есть...

Я понял, на что он намекает. В соседней роте служил мой закадычный дружок Сережка Филин. Воронов простаком не был: он давно догадался, кто рисовал карикатуры на юнг в вагоне, палатке и теперь подсказывал мне мысль о привлечении своего товарища.

Я уже набросил на себя шинель, собираясь сбегать в соседнюю роту, как опять услышал голос старшины:

— Если он согласен, с его командиром я договорюсь.

В кубрик я вернулся, когда юнги укладывались спать.

Не раздевался, дожидаясь меня, только Воронов.

— Ну, как?

— Порядок, товарищ старшина! — обрадованно сообщил я ему. —• Согласился.

— Вот и лады. А говорил, художника нет... Умора.

На другой день Сережка был уже у нас.

— Сам командир роты послал, — шепнул он мне.

Вместе с Вороновым мы тут же сели за составление

плана оформления. В тот день мне пришлось сбегать в библиотеку, взять подшивку журнала «Огонек», в котором время от времени печатались цветные репродукции разных картин. Просмотрели их сообща, выбрали необходимое — и работа закипела. Скоро на стенах нашей землянки появились копии «Синопского боя», «Очаковского сражения», а перед столом — прибитая прямо к нарам «Победа у острова Эзель». Рамки для рисунков сделали и покрыли лаком сами юнги. Под каждой из картин был текст, рассказывавший о победах русских моряков. Потом Филин взялся за портреты русских флотоводцев Нахимова, Ушакова, Макарова, Сенявина. В ряде рисунков отразил бои североморцев на суше и на море в годы Великой Отечественной.

В соседней смене оформительские работы вел Игорь Лисин, писавший картины «Ревельское сражение», «Вой русских кораблей в Чесменской бухте».

...Рота радистов, чеканя шаг, идет на обед.

— Ножку! Ножку! — кричит Дубовой. — Раз! Два! Три! Левой!

Юнги стараются — знают: плохо будут идти — ком-роты может остановить или дать команду «На месте!»

— Ножку! Ножку! — еще громче командует старший лейтенант. — Впереди обед из четырех блюд...

Из четырех? Почему? Всегда был из трех. Ошибся, наверное, командир.

Идущий сбоку своей смены Воронов улыбается.

Вот и камбуз. Красотища! Совсем не та временная столовка, что мы на скорую руку сколачивали из досок, в которой при сильном дожде суп из миски не убывал, каша от валившегося снега становилась седой, а компот остывал чуть ли не до температуры озерной воды.

У каждой смены свое место.

— Головные уборы снять! Отставить! Дружно, дружно надо. Головные уборы... снять! Вот так. Са-а-дись!