Алексей Леонтьев - Юнги с Урала

Отряхнувшись от пыли, чувствую страшный стыд за то, что у всей батареи на виду пережил отвратительный ужас. Но, как выяснилось позже, моего позора никто не видел. Матросам, разбежавшимся по своим постам, было не до того. Каждый выполнял свои обязанности, предусмотренные инструкцией.

После налета кто-то из старослужащих спрашивает:

— Страшно было?

Уши тут же загорелись страшным жаром. Вслед за этим, чувствую, покраснело лицо. Когда стыдно, у меня всегда так.

— Да, — признаюсь.

— Сказал бы «нет» — не поверил бы. Но не тужи, в той или иной мере на первых порах это чувство испытывают все. Важно другое. Необходимо научиться подавлять его в себе, добиться, чтобы оно не мешало выполнять свой долг. Страх ведь тоже можно победить!

Товарищи нашли в моей шинели осколок, смеются: *В рубашке родился».

Постепенно в городе установилась нормальная тыловая жизнь. Батарея готовится к передислокации. Представилась возможность сходить в городскую баню. В часть возвращаемся по знаменитой Дерибасовской улице. Гремит матросская песня:

Споемте, друзья, ведь завтра в поход,

Уйдем в предрассветный туман...

Неожиданно в районе оперного театра с одного из верхних этажей дома строй прошивает автоматная очередь. Несколько человек ранено. Вот тебе и тыловой город... Уяснил еще одну истину: затаившийся враг не менее, а, пожалуй, даже более опасен, чем явный.

На другой день после этого случая многие из батарейцев, в том числе я, были откомандированы на Дунайскую флотилию. Многих распределили по кораблям, я же попал в 1-й район службы наблюдения и связи (СНпС), Если бы учитывалось желание, я обязательно попросился бы на корабли Керченской бригады, где служили мои давние друзья Гурьев, Чернышев и Решетняк. Но наши мнения в расчет не принимались.

Корабли Дунайской флотилии уже пересекли государственную границу с Румынией, с боями поднимались вверх по Дунаю, а я опять оказался в тылу. Но и в этой обстановке радистам и связистам было не очень спокойно. В части постоянно не хватало людей, и нам приходилось заменять выбывавших из строя радистов кораблей, выходить на исправление телефонных линий, нести караульную службу.

В последний день декабря 1944 года я оказался на линии.

На линии

Мы уже готовились к встрече Нового года. Сделали уборку, приготовили «наркомовские», раздобыли елку, которая свободно уместилась на нашем обеденном столе, и приступили к ее украшению. В качестве игрушек использовалось немудреное матросское имущество: пуговицы со звездочками и якорями, патронные гильзы от разных видов оружия, бляхи от поясных ремней, радиолампы, конденсаторы, сопротивления и другие радиодетали. Чего-чего, а этого добра у нас было в достатке, Я со своим дружком по фамилии Собина колдовал над гирляндой миниатюрных, раскрашенных нашими руками лампочек, которые должны были украсить не только елку, но и весь по-военному оборудованный красный уголок.

Стрелки часов показывали уже 23.00.

— Братва, готовь стол! — приказал старшина и для проверки связи взялся крутить ручку полевого телефонного аппарата.

— Волна! Волна! Волна!

Трубка молчала.

Наступила напряженная тишина.

Четко тикали оставшиеся от старых владельцев дома ходики. В окна стучались ветер и снег.

На соседнем столике зазуммерил другой аппарат.

— Слушаю, — сказал старшина. — Есть!

И, положив трубку, тут же отдал распоряжение:

— На участке обрыв. Задерживается важная правительственная передача. Собина, Леонтьев — на линию!

...Взбесившийся ветер швырял в лицо колючий снег, слепил глаза. Наклонившись вперед, мы шли ему навстречу. Острый луч фонарика Собины скользил по обледенелым проводам, которые гудели, как струны. Линия евяэн тянулась вверх по каменистому уклону. Дорога стала круче, ветер сильнее. Иной раз приходилось ползти, цепляясь за острые камни, вмерзшие в грунт. Снежный вихрь затруднял дыхание. Иногда казалось, что карабкаться дальше уже нет сил. Но в ушах сквозь завывание и свист метели слышался твердый голос старшины: «Задерживается важная правительственная передача... > И мы упорно двигались вперед.

Бот линия пошла вдоль какого-то глубокого оврага. Здесь было тише, но зато малейшая неосторожность грозила смертью. Ползли, хватаясь за камни. В рукавицы набился снег. Мерзли руки.

Наконец луч фонарика осветил оборванные, скручен-ные провода.

Осмотрев один из концов провода, Собина говорит:

— Порез! Действуй! В случае чего прикрою!

И тут же изготовился к бою.

Едва я успел снять катушку, достать нож и принялся срезать с провода изоляцию, как откуда-то из кустов раздалась автоматная очередь. И тут же заработал автомат моего друга. Собина, создавая видимость, что нас много, то и дело менял место, бил короткими очередями.

Так и хотелось помочь ему огнем, но у меня другая задача. Я спешил соединить разорванные провода. Одеревеневшие пальцы слушались плохо. Острый нож казался тупым и неудобным...

А враги, то ли поверив, что нас много, то ли еще почему, стали удаляться в глубину леса. Мой друг их преследовал, правда, недолго.

— Деру дали, — сообщил он, подползая ко мне.

Вскоре провода были соединены. Собина подключился к линии, взял в руку телефонную трубку.

— Волна! Волна! Волна! Как слышишь? Что? Есть!

После мы еще долго лежали, прижавшись друг к другу. Обессилевшие и продрогшие, ждали — не вернутся ли враги. Время от времени проверяли связь. Телефонная линия работала нормально.

Возвращаться по обледенелому каменистому склону было еще труднее. Часто спотыкались, падали, больно ударяясь о камни. Выскользнул из обледеневших рукавиц трофейный фонарик. Руки и ноги налились свинцовой тяжестью. Остановиться, отдохнуть нельзя — заснешь, замерзнешь. А снег валил и валил. Не раз сбивались с пути. Черные флотские шинели давно превратились в твердые, пропитанные влагой и льдом, мешающие движению панцири.

Сколько прошло времени с момента нашего выхода на линию, мы не знали. Наверное, немало, потому что старшина, увидев нас, сказал:

— Наконец-то. А мы уж собирались вас разыскивать.

Возле железной печурки мы стали быстро отходить.

— А теперь в постель! Выспитесь, а тогда уже вместе и позавтракаем. Встретить Новый год все равно не удалось. Скоро три часа утра.

И только тут я заметил, что елка украшена, стол; накрыт, а сесть за него без нас боевые друзья так и не решились.

— Почему не удалое^? — спросил Собина и подошел к стоявшему в уголке на тумбочке патефону.

Догадавшись, в чем дело, старшина тут же скомандовал:

— Всем за стол!

Собина покрутил ручку патефона, поставил пластинку, и комнату наполнили мелодичные звуки, такие знакомые и родные. Кремлевские куранты пробили двенадцать раз, и скромный деревянный домик нашего узла связи, приютившегося на окраине Измаила, наполнился торжественной мелодией: «Ши-ро-ка стра-на мо-я род-на-я...»