Луиджи Бертелли - Дневник Джанни Урагани

Так я и торчал в свой комнате, пока Пьетро не отвёл меня обедать. Во время трапезы Коллальто и Луиза, между которыми я сидел, по очереди держали меня за курточку, будто я воздушный шар без привязи и в любой момент, чего доброго, улечу.

Такая же сцена повторилась за завтраком, после еды Пьетро отвёл меня обратно в комнату, где я жду приезда папы, который, как водится, увидит всё это дело в самом неприглядном свете!

А между тем Пьетро сообщил мне, что Луиза и синьора Матильде со вчерашнего дня не разговаривают… И тут, конечно, тоже все скажут, что я во всём виноват: даже в том, что у моей сестры щёки чересчур красные, а у синьоры Матильде чересчур жёлтые!

Я пишу из дома Маралли.

В горле ком, но надо собраться и описать вчерашнюю сцену, чем-то напоминающую трагедии, как в театре, вот только у Д’Аннунцио [21]трагедии какие-то ненастоящие – даже мама это признаёт, хотя сёстры и утверждают, что она ничего не смыслит в театре. Ну у меня-то точно была настоящая трагедия под названием «Маленький разбойник, или Жертва свободы», ведь всё это со мной стряслось из-за того, что я подарил свободу несчастной канарейке, которую синьора Матильде держала в клетке.

Итак, вчера утром папа приехал за мной в Рим, и Коллальто описал ему все мои «выходки», кроме, разумеется, историй с маркизой Стерци и маркизом, который теперь лечится луком.

Папа выслушал до конца и сказал:

– Наше терпение лопнуло.

Больше он не проронил ни слова до самого дома. Там меня встретили мама и Ада, они бросились обнимать меня со слезами на глазах:

– Ах, Джаннино! Ох, Джаннино!

Папа оторвал меня от них, отвёл в мою комнату и произнёс очень серьёзно и спокойно такие слова:

– Я уже оформил все необходимые документы, завтра ты отправляешься в пансион.

И вышел, закрыв за собой дверь.

Позже пришёл синьор Маралли с моей сестрой Вирджинией, и они вдвоём пытались уговорить отца смягчиться, но он твердил им в ответ одно и то же:

– Видеть его не хочу! Видеть его не хочу!

Надо отдать должное адвокату Маралли: этот великодушный человек защищает слабых от жестокой несправедливости и умеет, когда надо, быть благодарным. И вот, вспомнив историю с глазом, он сказал папе:

– Надо признать, этот мальчишка чуть не лишил меня глаза, а в день моей свадьбы едва не похоронил заживо под руинами камина в гостиной. Но я никогда не забуду, что благодаря ему мы соединились с Вирджинией… К тому же он защищал меня, когда племянник Гасперо Беллуччи из его класса говорил про меня гадости… А это говорит о том, что Джанни – чуткий мальчик, не так ли, Джаннино? И за это я его люблю… Нужно смотреть глубже: взять хоть то, что он учинил в Риме, в конце концов, мотив у него был великодушный: он хотел освободить птичку…

Гениальный адвокат этот Маралли!.. Дослушав эту мощную речь до конца, я не смог больше стоять под дверью и ворвался в комнату с криком:

– Да здравствует социализм!

И с рёвом упал в объятия Вирджинии.

Папа рассмеялся, а потом сухо сказал:

– Хорошо, но раз социализм настаивает на равенстве в распределении благ, почему бы адвокату не взять тебя на время к себе?

– Почему бы и нет? – воскликнул Маралли. – Спорим, я найду способ сделать из него человека?

– Скоро ты поймёшь, какое благо тебе досталось! – сказал папа. – Впрочем, всё равно моя цель будет достигнута, так как я видеть его не хочу. Забирайте на здоровье…

Так был заключён договор: меня выселяют из родного дома к Маралли и дают мне месяц на исправление: я должен доказать, что на самом деле я не такой уж несносный, как все говорят.

В этом спокойном районе Вирджиния с мужем поселились, вернувшись из свадебного путешествия. Маралли обустроил прямо в доме свою адвокатскую контору с отдельным входом, а ещё туда можно попасть через гардеробную.

У меня своя комната, крошечная, но опрятная, окно выходит во двор, и мне в ней очень уютно.

В доме, кроме меня, сейчас гостит синьор Венанцио, дядя Маралли, он приехал несколько дней назад, поскольку здешний климат, дескать, полезнее для здоровья. Какое там здоровье: это дряхлый глухой старик со слуховым рожком, который, кашляя, бухает, как барабан.

Но говорят, он сказочно богат и с ним нужно обращаться очень почтительно.

Завтра снова в школу.

Эдмондо Де Амичис [22]был бы мной доволен, ибо сцена, разыгравшаяся сегодня утром в школе, вышибла бы слезу у любого.

Когда я вошёл в класс, меня встретили одобрительным гулом, все ребята уставились на меня.

Приятно, конечно, почувствовать себя героем, и я смотрел на своих одноклассников сверху вниз, ведь никто из них в жизни не подвергался такой опасности…

Но нет, кое-кто всё-таки попал в такую же передрягу… и вот Чеккино Беллуччи с трудом встал с места, держась руками за парту, и двинулся мне навстречу, опираясь на костыль.

Внутри у меня всё сжалось, с меня мигом слетела геройская спесь, в горле забулькало, и, побледнев как полотно, я прошептал:

– О, бедный Чеккино! Бедный Чеккино!

Ещё миг – и мы с Беллуччи обнялись, обливаясь слезами и не в силах произнести ни слова. У всех мальчишек в глазах стояли слёзы, и даже Профессор Мускул, который завёл было своё: «Всем молчать», сам замолк на полуслове, вздохнул протяжно и зарыдал.

И впрямь бедняга Чеккино!

Лечили его, лечили, но правая нога всё равно осталась короче и ему суждено хромать всю оставшуюся жизнь.

Представляешь, дорогой дневник, я был так подавлен плачевным состоянием Чеккино, что хоть я уже и думать забыл обо всей этой истории с автомобилем, но тут поневоле ужаснулся тому, с какой лёгкостью порой мы, дети, подвергаем себя опасности!

Само собой, я и не подумал спрашивать с бедного Чеккино Беллуччи десять новых перьев и красно-синий карандаш, которые он мне проспорил.

Мой зять просто молодчина. Он обращается со мной как с человеком, никогда не унижает и любит повторять:

– Джаннино в глубине души хороший мальчик, из него выйдет толк.

Только что он застал меня за дневником, полистал его, разглядывая мои рисунки, а потом сказал:

– Знаешь, у тебя большие способности к рисованию! Видно, что ты наблюдаешь и совершенствуешься… Посмотри, первые рисунки и вот эти последние – какой прогресс! Молодец Джаннино! Мы сделаем из тебя художника!

Вот такие разговоры каждому мальчишке по душе, и мне хочется показать своему зятю, как я благодарен ему за всё, что он для меня делает, и что-нибудь ему подарить, но денег-то у меня ни гроша, поэтому я думаю одолжить несколько лир у синьора Венанцио, раз он такой богач.

За обедом Маралли опять заговорил о моём дневнике.

– Ты видела его когда-нибудь? – спросил он у Вирджинии.