Луиджи Бертелли - Дневник Джанни Урагани

Позже директриса сказала мне:

– Ты варвар и грубиян. Варвар, потому что замарал стены, а грубиян, потому что оскорбляешь людей, которые пытаются сделать доброе дело и исправить тебя. Кого ты назвал тиранами? Ну-ка расскажи нам…

– Один тиран – Фридрих Барбаросса, – с готовностью ответил я, – другой Галеаццо Висконти, ещё есть генерал Радецкий и ещё…

– Ты ещё и дерзишь! Быстро в класс!

Эта глупая директриса ничего не понимает: нет чтобы радоваться, что я так невзлюбил этих ужасных исторических персонажей, так она ещё вбила себе в голову, что я над ней смеюсь, и теперь не сводит с меня глаз.

Директриса – жена синьора Станислао, но полная его противоположность. Она низенькая, толстенькая, с красным носом и всё время разглагольствует – целые лекции может прочесть по пустякам. Она носится по всему пансиону: ни секунды не постоит спокойно, на всех бранится и всегда найдёт к чему придраться.

Все учителя подчиняются директору с директрисой, они у них вроде прислуги. Учитель французского утром и вечером целует ручку синьоре Джелтруде; учитель математики на прощанье всегда говорит синьору Станислао: «Ваш покорный слуга, синьор директор!»

Нас, воспитанников, всего 26: 8 старших, 12 средних и 6 младших. Я младше всех. Спим мы в трёх дортуарах, которые расположены все в ряд, едим все вместе в общей столовой: обед, ужин, а по утрам макаем пустой хлеб в кофе с молоком и с крохотной щепоткой сахара.

В первый день за обедом, увидев, что приносят рисовый суп, я воскликнул:

– Славу Богу! Обожаю рис…

А мальчик из старших, что сидит возле меня (за столом нас всегда сажают через одного – маленьких рядом со старшими) – его зовут Тито Бароццо, он из Неаполя, – расхохотался и сказал:

– Посмотрим, как ты запоёшь через неделю-другую!

Тогда я не понял ничего, но теперь-то я отлично понимаю, что он имел в виду.

Я тут уже семь дней, и, кроме пятницы, мы каждый день едим рисовый суп на обед и ужин…

Он так мне надоел, что при одной только мысли о супе с лапшой, который я раньше терпеть не мог, у меня текут слюнки!

Ох, моя милая мамочка, которая столько раз просила Катерину приготовить для меня мои любимые спагетти с анчоусами, как бы она, наверное, расстроилась, если бы знала, что её Джаннино приходится теперь съедать дюжину рисовых супов в неделю!

Сегодня я проснулся на рассвете и решил, пока остальные пятеро мальчишек спят как сурки, взять наконец в руки дневник.

За эти дни случилось два важных события: я побывал в карцере и раскрыл секретный рецепт знаменитой похлёбки.

Итак, третьего дня, то есть 30 января, после завтрака, когда я болтал с Тито Бароццо, к нему подошёл другой старшеклассник, некий Карло Пецци, и шепнул:

– В чулане облака…

– Ясно! – ответил Бароццо и подмигнул.

А чуть погодя сказал мне:

– Ну пока, Стоппани, пойду позанимаюсь.

И удалился в ту же сторону, куда ушёл Пецци.

Но я-то смекнул, что «пойду позанимаюсь» – это просто предлог, а на самом деле Бароццо отправился в чулан, о котором говорил Пецци. Меня одолело любопытство, и я незаметно последовал за ним, мне ведь тоже хотелось посмотреть на облака.

Я подошёл к дверце, за которой исчез Бароццо, открыл её… и всё понял.

В тесную каморку, которая служила для того, чтобы чистить и заправлять керосиновые лампы (с одной стороны выстроились двумя рядами лампы, в углу – цинковая канистра с керосином, а на лавке лежали тряпки и щётки), набилось четверо старших воспитанников; при виде меня они засуетились, а один – Марио Микелоцци – что-то спрятал за спину…

Но это было лишнее: облака всё выдавали с головой, в каморке клубился дым, и всякий узнал бы запах тосканской сигары.

– Зачем ты сюда пришёл? – угрожающе спросил Пецци.

– Вот так так! Я тоже хочу покурить.

– Ни за что! – вмешался Бароццо. – Ты непривыкший… тебе станет плохо, и это нас выдаст.

– Ну ладно, тогда я просто здесь побуду.

– Но смотри, – сказал парень по имени Маурицио дель Понте, – пеняй на себя, если…

– Я, к твоему сведению, – гордо перебил я его, так как уже понял, к чему он клонит, – в жизни ни на кого не ябедничал и не собираюсь!

Тогда Микелоцци, который всё это время на всякий случай держал руку за спиной, вытащил ещё не потухшую тосканскую сигару, жадно сунул её в рот, сделал две-три затяжки и передал её Пецци, который сделал то же самое и передал сигару Бароццо, тот – дель Понте, а дель Понте после трёх затяжек вернул её обратно Микелоцци… Так они передавали по кругу, пока от сигары не остался крошечный окурок и от дыма в чулане невозможно было вздохнуть…

– Откройте окно! – скомандовал Пецци. Микелоцци уже собирался последовать этому мудрому совету, как тут дель Понте выкрикнул:

– Кальпурний!

И бросился вон из комнаты, а за ним остальные.

Меня так огорошил этот неведомый «Кальпурний», что я замешкался, невольно пытаясь понять, что это значит, хотя и догадывался, что это сигнал об опасности; и когда вслед за остальными я собирался выскочить в коридор, то столкнулся нос к носу с синьором Станислао собственной персоной, он схватил меня за плечо и втолкнул обратно с криком:

– Что тут происходит?!

Но объяснять не пришлось; шагнув в каморку, он и так всё понял, глаза у него полезли на лоб, усы задрожали, и он прогрохотал:

– Тут же курили! В чулане с керосином, рискуя взорвать к чёртовой матери весь пансион! Проклятье! Кто тут курил? Ты? Ну-ка дыхни… Марш!

Он нагнулся и заглянул мне прямо в лицо, так что его серые усищи защекотали мне щёки. Я исполнил приказ и дыхнул ему прямо в нос.

– Это не ты… и впрямь, ты же ещё маленький. Курили старшие… те, что удирали, когда я сворачивал в коридор. Кто это был? Смелее… Марш!

– Я не знаю.

– Не знаешь? Как же! Они же были тут с тобой!

– Да, они были со мной… но лиц я толком не видел… Знаете, в таком густом дыму!

Тут усы синьора Станислао задёргались в какой-то дьявольской пляске.

– Проклятье! Как ты смеешь так отвечать директору? В карцер! В карцер! Марш!

Он выволок меня из чулана и позвал сторожа:

– В карцер до нового приказа!

Карцер размером как раз с чулан для керосиновых ламп, только потолки там выше и маленькое окошко забрано железной решёткой, точь-в‑точь как в тюрьме.

Меня заперли на засов, и я сидел там один на один со своими мыслями, пока меня не посетила синьора Джелтруде, которая прочла мне длиннющую нотацию про опасность пожара, который мог разгореться, если бы искра от сигары попала в керосин… Она долго разглагольствовала в таком духе, а под конец стала прямо заклинать меня сказать ей правду, уверяя, что виновных не будут наказывать, а просто примут меры предосторожности в интересах всего пансиона.