Луиджи Бертелли - Дневник Джанни Урагани

Микелоцци сказал мне:

– Вечером будь наготове: когда все уснут, мы займёмся рисом… вот смеху-то будет!

Будильник вот-вот прозвенит, мой дорогой дневник, а мне столько всего надо записать.

Прежде всего радостная весть: воспитанники пансиона Пьерпаоли долго ещё не будут есть рисовый суп!

Вчера, когда все заснули, я был начеку и услышал, как кто-то слабо, но настойчиво скребётся в дверь дортуара, как настоящий жук-точильщик. Это был условный сигнал: Микелоцци скребётся в дверь – значит, пора выносить бутыль с керосином.

В коридоре Микелоцци взял у меня бутыль, пожал мне руку и шепнул прямо в ухо:

– Прижмись к стене и следуй за мной…

Какое волнующее приключение: красться тёмными коридорами, прислушиваясь к каждому шороху и едва дыша…

Когда мы вышли из какого-то узкого-преузкого коридора, стало чуть светлее, и мы увидели прямо перед собой потайную дверь.

– Склад! – шепнул Микелоцци. – Вот ключ… Вообще, он от кабинета физики, но и к этой двери отлично подходит… Аккуратно…

Я взял ключ, осторожно вставил его в скважину и медленно повернул… Дверца открылась, и мы вошли.

Склад освещался слабым светом из открытого окошка напротив двери, на самом верху; в этом неверном свете мы увидели вдоль стены вереницу мешков с чем-то белым…

Я сунул туда руку: это был рис, этот ненавистный рис, который в пансионе Пьерпаоли готовили на обед и ужин, каждый день, кроме пятницы и воскресенья…

– Помоги! – прошептал Микелоцци.

Я помог ему поднять бутыль, и – раз! – мы залили керосином все тюки.

– Готово! – сказал мой товарищ, поставив бутыль на пол и направляясь к двери. – Теперь они могут распрощаться со своим запасом риса.

Я ничего не ответил. Я углядел мешок сушёного инжира и набил им рот и карманы.

Заперев за собой дверь, мы крадучись вернулись той же дорогой и перед моим дортуаром распрощались.

– Всё прошло как по маслу! – вполголоса сказал Микелоцци. – Мы сделали великое дело для наших товарищей. Теперь я отнесу на место ключ от кабинета физики, и в кровать… Один за всех!

– Все за одного! – мы пожали друг другу руки.

Я на цыпочках отправился в кровать, но меня так взбудоражила эта рискованная ночная вылазка, что я никак не мог заснуть.

В конце концов, я решил пока заняться своим наблюдательным пунктом; условный сигнал Микелоцци навёл меня на мысль попробовать так же проскрести дырку в картине, заслонявшей весь обзор.

Но для начала я решил увеличить отверстие. Осторожно расковыряв раствор вокруг кирпича, я расшатал его так сильно, что смог вынуть совсем.

Теперь получилось самое настоящее окошко, которое я мог открывать и закрывать, когда вздумается.

Осталось только продырявить полотно, которое висело перед ним. Я принялся ритмично скрести его ногтями и долотом, подражая звуку жука-точильщика. «Если кто-нибудь услышит, – размышлял я, – решит, что это скребётся точильщик, так что я могу спокойно работать, пока не добьюсь цели».

Наконец я нащупал пальцем дырочку… Но в комнате, которая стала объектом такого кропотливого исследования Маурицио дель Понте, была кромешная темнота.

Тогда – делать нечего – я улёгся в кровать, довольный проделанной работой.

Уж в чём, в чём, а в лени, в этом источнике грехов, меня не упрекнёшь… И я заснул, безмятежно предвкушая во сне, сколько удивительных открытий принесёт мне мой наблюдательный пункт, который стоил мне столько трудов и бессонных ночей…

Жду не дождусь вечера!

Ура-ура!..

Сегодня за обедом наконец-то был новый суп!.. Нам достался великолепный томатный суп-пюре, увидев который, 26 ртов воспитанников пансиона Пьерпаоли дружно расплылись в радостной улыбке…

Мы, члены тайного общества, переглядывались и многозначительно улыбались, ведь нам известна тайна этой нежданной перемены.

Жаль, мы не видели, какая сцена разыгралась в кладовке!

Синьора Джелтруде, как дикий зверь, кружила вокруг стола с налитыми кровью глазами, подозрительно зыркая по сторонам…

Мы с Марио были счастливы, что нам удалось-таки поменять меню. Вспоминая нашу ночную отважную экспедицию, опасности, которые мы так хладнокровно встречали, я почувствовал себя героем одной из тех славных кампаний, которые найдутся в истории любого народа. Участвовать в них наверняка было жутко интересно (а вот читать об этом в учебнике и зубрить все даты – скука страшная).

И у нас была славная, хоть и стремительная кампания, и в ней тоже самые смелые и самоотверженные рисковали жизнью ради общего блага!

В мировой истории есть масса примеров того, как народу надоедает питаться одним рисовым супом, и начинаются протесты и тайные заговоры, и тогда на сцену выходят всякие Микелоцци и Стоппани, которые готовы на всё, лишь бы в меню появился томатный суп-пюре…

Что поделаешь, если народ не ведает, кто поменял суп? С нас хватит знания о том, чтó мы сделали ради всеобщего счастья.

Зато остальные члены тайного общества устроили мне и Микелоцци настоящие овации, а Тито Бароццо, пожимая нам руки, сказал:

– Молодцы! Мы именуем вас нашими почётными керосинщиками!

Потом Маурицио дель Понте сделал очень важное сообщение:

– Я нашёл комнату, в стене которой наш славный Стоппани проделал своё окно, и оно ещё сослужит нам бесценную службу. Рабочие сейчас ремонтируют в ней пол, поэтому я смог туда пробраться. Это специальная приёмная, в которой синьор Станислао и синьора Джелтруде принимают только самых близких и почётных посетителей. Справа она сообщается с кабинетом директора, а слева – со спальней директора и его супруги. А картина, которая заслоняет нашему Стоппани этот важный вражеский объект, – это портрет маслом профессора Пьерпаоло Пьерпаоли, почтенного основателя пансиона и дяди синьоры Джелтруде, которой он перешёл по наследству.

Отлично!

Значит, сегодня вечером я буду наслаждаться представлением в секретном кабинете покойного Пьерпаоло Пьерпаоли из моей ложи в последнем ярусе, вольготно растянувшись в шкафчике.

– Как бы нам хотелось оказаться на твоём месте! – говорили члены секретного общества «Один за всех, и все за одного».

Вчера вечером, когда младшие мальчики уснули, я залез в свой шкафчик, закрылся и припал к дырке в портрете усопшего Пьерпаоло Пьерпаоли, который бог знает зачем основал этот отвратительный пансион.

Сначала там царила темнота, но вскоре сцена озарилась, и я увидел, как в дверь слева вошла синьора Джелтруде, сжимая в руке канделябр с зажжёнными свечами, а за ней синьор Станислао.