Георгий Караев - На перекрестках столетий

Не раз захватывали Могилев то литовцы, то поляки, лишь к началу XVIII века он был окончательно присоединен к России, сделавшись крупным экономическим и культурным центром.

В годы Великой Отечественной войны фашисты разрушили город до основания. Но прошли десятилетия, и Могилев перешагнул свои довоенные границы.

Пригород Могилева, Буиничи, встретил путешественников сплошной пеленой дождя.

— В такую погоду рыба хорошо клюет, — попытался утешить до нитки вымокших спутников Женя. Но его никто не поддержал.

— Обошлись бы и без клева, — бросил Сережа.

Девочки, у которых зуб за зуб не попадал, согласно кивнули и укоризненно посмотрели на Журкина.

Это письмо одного из членов экспедиции было отправлено домой на сороковой день пути.

«Не знаю даже, как описать вам, дорогие, все то, что пришлось пережить нам на Днепре между Могилевом и Киевом. Если вы подумаете, что была сильная буря или вдруг развалились наши ушкуи и мы тонули, то вы ошибетесь. Ничего подобного с нами, слава богу, не произошло. Ничего такого, что принято называть катастрофой. И тем не менее нам здорово досталось…

Вообразите унылое, серое небо, из которого непрестанно сыплется, временами то ослабевая, то, напротив, усиливаясь, мелкая водяная крупа. Все мы насквозь мокрые. Вода кругом, от нее нет спасения. Она, сколько ее ни вычерпывай, собирается на дне ушкуев, проникает в тщательно зашнурованные и обернутые еще сверху брезентом рюкзаки с продуктами и походным снаряжением, нашими вещами. Разумеется, не спасает от воды и натянутый посреди палубы тент, хоть женщины по очереди и прячутся под ним… Только теперь понимаешь, что значит пускаться в плавание без надежной крыши над головой. Плащи хоть выжимай, в кедах хлюпает… Неприятное ощущение. А продукты! Особенно хлеб. Он совсем размяк, превратился в полужидкую кашу. И самое главное — обсушиться негде. На берегу не успеваешь сделать несколько шагов, как мокрая трава и кусты обдают тебя холодным душем… И добро бы, это продолжалось день-два, а то ведь льет почти целую неделю!

Намокшие паруса отяжелели и сделались практически неуправляемыми. Вдобавок с них постоянно стекают струйки воды. Правда, и ветра нет, так что толку от парусов все равно никакого. Грести тоже почти невозможно, поскольку от мокрых рукояток весел быстро натираешь на ладонях болезненные волдыри. Нам оставалось либо целиком довериться течению, либо же воспользоваться моторами. Естественно, мы предпочли последнее, справедливо рассудив, что в подобных обстоятельствах прибегнуть на время к их помощи вполне допустимо. Не удлинять же еще эту пытку дождем!..

Привычный стук моторок как-то приободрил нас. К несчастью, мотор у Трофимова на первом ушкуе вскоре заглох, а потом забарахлил и наш, сколько Журкин ни пытался вернуть его к жизни. Исправить их на ходу под дождем не представлялось возможным. Хорошо еще, это произошло всего в тридцати километрах от Рогачева. Зато в Рогачеве нам повезло: на пристани моторы мигом привели в порядок и заправили баки горючим. Дальше мы двигались в приличном темпе.

Сложившаяся ситуация вынуждала приспосабливаться к погодным условиям. И тут пригодился опыт геологических экспедиций Сережи Жарковского. По его указаниям стоянки для обеда и ночлег мы теперь делали там, где был высокий берег и хвойный лес, который, как известно, растет на песчаной, быстро высыхающей почве. Таким образом, хотя суточные переходы и получались теперь то больше, то меньше, в лагере нам удавалось создать относительные удобства для отдыха.

Пожалуй, единственные, кто все эти дождливые дни не терял присутствия духа, были наши рыболовы. Удачный клев, казалось, заставлял их забыть про мокрую одежду. Они исправно снабжали нас свежей рыбой, которая заменяла подмоченную крупу.

Маша сильно простудилась. У нее поднялась температура, и мы уже решили было, что она не сможет продолжать плавание. Однако Маша ни за что не хотела расставаться с нами, и теплые вещи, которые мы ей собрали, а также таблетки аспирина поставили ее на ноги.

На пятый день непогоды обнаружилась досадная оплошность, которая могла бы иметь серьезные последствия. Еще в Ленинграде, готовясь к походу, мы по настоянию Георгия Алексеевича запаслись для наших спальных мешков целлофановыми чехлами и, всякий раз устраиваясь на ночлег, довольно долго распаковывали спальники, что раздражало самых нетерпеливых. Теперь же все по достоинству оценили эту предусмотрительность. В особенности когда целлофановый чехол Жени порвался. Мы пытались высушить его спальник над костром, но при таком дожде это было невозможно. Так и пришлось бедняге ложиться в мокрый мешок. Спасибо, помогла спортивная закалка, и все обошлось благополучно. Этот случай вновь доказал, что в таком дальнем походе мелочей не бывает.

…А дождь все идет и идет… В ушкуях и на берегу у костра сидим, закутавшись в плащи, под зонтиками. Впервые со времени выступления в поход мы почувствовали, каково порой приходится настоящим путешественникам, о которых читаешь в книгах. Даже наш памятный марш-бросок сквозь заросли к Днепру не идет с этим ни в какое сравнение. Зато испытание дождем еще больше сблизило нас всех, укрепило дух товарищества и взаимовыручки.

На седьмые сутки мы остановились на ночлег за деревней Комарин, в дубовой роще. Заснули, как и все эти дни, под монотонный шум дождя. А утром, выбравшись из мокрых палаток, увидели над головой чистое голубое небо в розоватой дымке восходящего солнца.

Проклятый дождь наконец-то кончился!

И вот над Днепром растаял утренний туман, на поверхности воды заиграли солнечные блики, а в ожившем лесу зазвенели птичьи голоса. Право, нам казалось тогда, что лучшего места не сыскать на свете…

Чтобы как следует просушиться и отдохнуть, решили остаться здесь еще на день.

До Киева не больше двух переходов!»

Дни установились теплые и солнечные, порой даже жаркие, и на ушкуях вновь зазвучали веселые голоса и смех.