Валерий Квилория - 13-й карась

От больницы, куда их подвезла «скорая», дядя Ваня повёл Леру домой к бабушке. Путь был неблизким. Предстояло преодолеть почти всю Румынию и ещё половину Кладочек. Коротая время, беседовали.

– Воровскому арго недолго научиться, – говорил участковый, вышагивая по тротуару, заложив руки за спину.

– Чего? Чему? – не понимал Лера, который едва поспевал за длинноногим милиционером.

– Воровское арго, – медленно повторил дядя Ваня, – язык социальных низов. Жаргон, одним словом, на котором ты Захарьеву письмо написал.

– А это просто, – согласился Лера.

– Вот и я об этом, – кивнул лейтенант. – Гораздо труднее выражаться правильно. В любом языке десятки тысяч самых замысловатых слов. А большинство людей пользуется двумя-тремя сотнями. Некоторые – ещё меньше.

– А те, кто матюгается? – поинтересовался Лера.

– У этих словарный запас вообще с гулькин нос, потому что матерное слово универсально.

– Это как? – опять не понял подросток.

– Включает в себя несколько смыслов, как слово ключ, или замок, или пол. Ведь существует всего лишь четыре матерных слова да ещё пара-тройка близких к ним. Но зато производных слов от этой основной четвёрки тьма-тьмущая. Целый словарь составится.

– Получается, из матюгов можно сделать язык будущего для всех народов?

Лейтенант только хмыкнул в ответ.

– Нет, – не согласился он. – Пластичность нашего ума напрямую зависит от того, сколько слов мы знаем. Матом всех тонкостей мысли и переживаний не передашь. Слишком грубый носитель информации. С таким же успехом можно ходить в школу на ходулях. Никто же не ходит. К тому же, материться в обществе не принято. Это почти то же, что разгуливать по улице голышом.

– А если достанут по полной программе?

– В смысле, допекут до самой печёнки?

– Ну да.

– Попробуй культурно ругаться, – предложил дядя Ваня. – Выходит позабористей любого мата.

Лера недоверчиво заглянул дяде Ване в глаза – не шутит ли.

– Не веришь? – обиделся тот. – Тогда давай кого-нибудь обругаем.

Лера тотчас нашёлся.

– Можно главного психа, – показал он на противоположную сторону улицы, где на лавочке перед своим домом отдыхал доктор Пардон.

Заметив участкового, Антон Палыч улыбнулся и приветственно приподнял шляпу.

– Нет, психиатра мы ругать не будем, – взялся в ответ за козырёк фуражки Безручко. – Лучше террористов или какого-нибудь маньяка.

– Тогда тех, кто наркотики продаёт.

Милиционер оглянулся по сторонам, снял фуражку и начал.

– А чтоб этих анашей-гашишей высоко подкинуло и низко ляпнуло! – сказал он и прислушался, словно музыкант к первому взятому аккорду.

Лера пожал плечами: мол, пока не забирает.

– Ляпнуло, хряпнуло и бурдюкнуло, – продолжил дядя Ваня, – и понесло по кочкам. Чтобы стукало их о дубы большие и малые, о берёзы встречные и поперечные. Чтобы жизнь напролёт им ни присесть, ни прилечь, а бежать, высунув язык, куда глаза глядят. И чтобы вместо уха вырос у них гнилой сучок, и чтоб на том сучке плясала буги-вуги дикая муха Цеце и жужжала с ночи до утра: «Не пей чужой кровушки, не убивай детушек». Чтобы скрутило их в китайский пельмень и кувыркало по всем морям-океанам. Чтобы триста лет и три года гонялась за ними стая голодных кашалотов. Чтобы великий мамонт оттаял в вечной мерзлоте и отдавил каждому анашу-гашишу его любимую мозоль!

– Ничего себе! – ахнул Лера. – Да это не ругательство, а целое заклинание. У меня даже нога зачесалась.

– Мозоли? – усмехнулся дядя Ваня.

– А где это вы так научились?

– Читай больше. Только не эти мыловаренные книжонки, а классику. Ну, а если приключения, детективы или там ужастики, то лучше Джека Лондона, Конан Дойля, Чейза и Хичкока.

– Да я читаю, – заверил Лера, – но у вас по-другому. Вы, наверное, что-нибудь колдовское знаете. Да?

– Про колдунов не скажу, – признался участковый, – а бабка моя была вопленицей.

– Чего? – не понял Лера.

– Когда человек помирал или хлопца в войско забирали, или девку замуж отдавали, тогда и звали её вопить.

– Плакать, что ли, за других? – удивился Лера.

– Да нет, – отмахнулся участковый. – Она причитала, слова разные жалостливые говорила и так говорила, что даже камень мог прослезиться. Ты вот послушай.

Дядя Ваня воздел очи к небу и вдруг зачастил тоскливым бабьим напевом:

– Ой, падите-тко, горюци мои слёзушки!

Одна-то я оденёшенька, горька-то я горькёшенька!

На кого ж ты меня, соколик, оставил!

На кого сировати-горевати покинул!

Воспромолви хоть одно словечушко, Слово тайное, непроносное…

– Ничего себе, – прошептал Лера.

К тому времени они миновали одноэтажную Румынию и пошли меж кирпичных высоток Кладочек. Становилось неуютно. если румынских старушек, занятых хозяйством и огородами, на улицах и близко не было, то кладочкинские сидели едва ли не у каждого подъезда. С нескрываемым любопытст вом они рассматривали внука Анисьи Николаевны и его сурового провожатого. Лера натянул свою вязаную шапочку на самые брови.

– Слёзы над гробом лить – это я понимаю, – сказал он тихо, – а когда в армию идти или над невестой. Это зачем? Накаркать же можно.

– Это сейчас почёт да счастье, а раньше по-другому было, – принялся объяснять дядя Ваня. – До Петра Первого в солдатах всю жизнь ходили, а потом солдат 25 лет служил. если кто и возвращался со службы, то старенький, немощный. Никто его дома уже и не ждал. Поэтому, если в рекруты забривали – то, считай, выбыл мужик из деревни навсегда. И у невесты доля была не лучше солдатской. Оттого и груст ные песни над ней пели, что в чужую семью отдавали, на чужие хлеба.

Дядя Ваня выдержал паузу и запричитал слезливо: – Чужа-то дальняя сторонушка тоской изусеяна, горючими слезами пополивона. Чужие отец и мать за всё бранят.

Бабушки у ближайшего подъезда даже с лавочек вскочили.

– Никак отбирают внучка у Николаевны, – сказала одна.

– Ага, – согласилась вторая. – В чужие руки отдадут, а то, может, и вовсе за границу.

– Абы люди добрые попались, – вздохнула третья.

– Какие ж добрые, – не согласилась четвёртая. – Вишь, участковый сам-то чуть не плакал, говорил, что больно ругательные отчим с мачехой. Видать, злые, как румынские собаки. Пропадёт малец.

– И Николаевна пропадёт без внука, – заключила пятая. – Как есть пропадёт.

– Ай-яй-яй, – закачали головами бабуленьки и принялись тихонечко причитать, глядя друг на друга.

К Лериному счастью, у его подъезда не оказалось ни одной старушки. По лестнице поднимались молча. Подросток впереди, участковый следом.

– Смелей, – подмигнул он, когда тот в нерешительности остановился у порога своей квартиры.