Всеволод Нестайко - Приключения Григория Половинки (сборник)

Я болезненно, до судороги в горле ненавидел Васька Губу. Никогда я еще не испытывал такого сильного чувства. Я плакал по ночам. И каждую ночь мне снилось, что я жестоко бью Губу, а он валяется у моих ног и просит пощады. Я придумывал для него все новые и новые формы мести. И я знал, что ничего ему не сделаю.

Иногда я говорил себе: «Дурак! Ведь ты сам во всем виноват. Ты же первый полез драться. Для чего?» Но тут же я вспоминал, как у всех на глазах Васька тыкал меня носом в землю и приговаривал «Что будешь? Будешь?»

И ненависть вспыхнула с новой силой. Если бы он просто победил меня, тогда еще другое дело. А так... Нет! Ненавижу!..

Прошла неделя. Не мог же я год не выходить из дома! Никто этого не смог бы и я вышел. Мне было очень страшно первый раз после всего этого появиться на глаза ребятам. А вдруг засмеют. Но - нет. Ни один из них, даже болтун Панта, словом не обмолвился. Вроде ничего и не было. Я осторожно глянул на Губу. Но и у него был вид, который не вызывал никаких подозрений, - обычный сонный и безразличный вид. И все пошло по-старому. По-прежнему мы вместе играли в прятки, в пятнашки, в чурки-палки, запускали змея, гоняли Абиних голубей (у него была целая голубятня), и, как раньше, когда было скучно, ребята смеялись над Губой.

И - странное дело. Казалось, я должен был чувствовать удовлетворение от этих общих насмешек над Губой, моим врагом. Но я наоборот - переживал какое-то неприятное чувство, будто, смеясь над Губой, ребята в то же время смеялись и надо мной, будто подчеркивая мое прошлое унижение.

Ребята, конечно, ничего не подозревали, они думали, что я давно уже забыл о том случае. А я не забыл. Судорога в горле прошла, а ненависть осталась.

... Пролетела золотая киевская осень, отшумели ноябрьские дожди, и наступила зима - не самая веселая пора года. Мы живем на Годовой. Есть в Киеве такая улица - недалеко от площади Победы и, как ни странно, далеко от Днепра. Эта улица проходит через овраг - сначала спускается вниз, затем круто поднимается вверх. А внизу течет бывшая река Лыбидь, которая давно уже стала обычной канавой. Ее все так и зовут - канава. Через канаву - деревянный мост. Но по этому мосту, да и вообще по нашей Годовой почти никто никогда не ездит, особенно зимой. По ней просто невозможно ездить - очень крутые склоны: ни одна машина не выберется. А потому зимой Годовая превращается в каток. Не только мы, но и ребята из улиц Менжинского, Володарского, Воздухофлотского шоссе приходят сюда кататься на санках. Дворники давно примирились с этим и посыпают песком только тротуары, а мостовую не затрагивают. И в зимние вечера, когда зажигаются фонари и, раскачиваясь на ветру, рассыпают вокруг ослепительные искры снега, на нашей улице народу - как на Крещатике.

По мостовой бесконечной лавиной мчатся санки, перегоняют друг друга, сталкиваются, переворачиваются и снова летят вниз. Смех, визг, крики... И каких только санок здесь нет! И деревянные, фабричные, и железные, и самодельные самокаты из старых коньков-Снегурочек, а также настоящие северные нарты.

Но лучшие санки - у Абы. Большие, тяжелые, крепкие. Салазки из чугунных труб, настил из толстых дубовых досок. Настоящий танк. Знаменитые, непобедимы санки Абы!

До прошлого года у нас был обычай - устраивать саночные бои. С одной и с другой горы мчались отряды и встречались на мосту. Но после того, как «танк» Абы наголову разбил деревянные санки сына аптекаря с улицы Володарского, бои были запрещены. Да и без боев сколько радости на катке!

Лежа на боку или на животе и крепко вцепившись в санки, вихрем летишь вниз. Дух захватывает порывистый морозный ветер, свистит в ушах, снежинки бьют в лицо. И кажется, будто ты уже оторвался от земли и несешься раза в снежной небесной мгле и не огни окон и фонарей мелькают мимо, а планеты и звезды. И то ли от страха, то ли от восторга - холодно и щекотно в груди. И хочется, чтобы этому полету не было конца.

В этот вечер было как-то особенно хорошее и весело на Годовой. Не хотелось уходить из нее. Было поздно, и уже то тут, то там слышались сердитые голоса матерей.

- Клава, я кому сказала, уже двенадцатый час!

- Ванька, сейчас же ступай домой!

- Если ты сейчас не пойдешь домой, выйдет отец, будет плохо...

И медленно улица пустела. Наконец осталась только наша компания. Время и нам домой. Ну нет, еще один раз... Вот это уже последний!..

Еще раз - и все!..

Как хорошо! Как ни странно хорошее!.. Вот только... Губа. Если бы его не было! Как он меня раздражает, проклятый Губа! Не могу спокойно смотреть, когда он мчится на своих длинных узких санках (и надо же, чтобы у него были такие хорошие санки, настоящие нарты). Впереди сидит его сестра Зинка, такая же некрасивая, с приплюснутым носом и большими губами. А Васька правит своей длинной, как оглобля, ногой. У-у, чтобы вы... перевернулись!

Вот и сейчас мы все собрались внизу у мостика, чтобы уже идти домой. А его нет. Ушел с Зинкой вверх - еще раз съехать. Не мог потерпеть! Жди его теперь! Я, конечно, не стал бы ждать, но ребята... Мы переступает с ноги на ногу. Холодно...

Наконец! Он уже мчатся сани!..

Вдруг... Мы даже вздрогнули от неожиданности, услышав шум мотора. Вместе обернулись и - обомлели. С крутого спуска съезжала огромная грузовая машина. Шофер, очевидно не киевский, не знал дороги и случайно обратил на Годовую. Теперь он отчаянно тормозил, и колеса буксовали, и машина быстро спускалась вниз к мосту.

Мы, как по команде, повернули головы в противоположную сторону, откуда из страшной скоростью мчались Васькины санки. И сразу поняли, что сейчас произойдет. Саночный бой! Сейчас Губа со всего разгона влетит под колеса машины...

- Пропал Губа! - Вырвалось у Абы.

Мы замерли. Губе надо было перебросить санки и, черт с ними, с синяками, - выброситься на тротуар. Но он растерялся и лишь беспомощно тормозил ногами. Чудак! Разве можно затормозить на такой скорости? И обратить никуда. Санки все ближе и ближе... Вот уже видны широко раскрытые от ужаса Зинкины глаза. Еще несколько секунд...

И тут... Вы только, пожалуйста, не подумайте, что я считаю себя за героя. Сам не знаю, как это случилось и как я решился. Просто я стоял ближе всех к мостовой. И вот, когда санки пролетали мимо меня, я вдруг бросился всем телом на них, упал на Ваську, санки перевернулись, и мы все трое кубарем полетели под мост, в канаву.

Когда я очнулся, то увидел, что лежу на льду и из носа у меня течет кровь. Рядом без шапки сидел Губа, а из-под сломанных санок выглядывала Зинка. Все целы и невредимы, за исключением Васькиных санок и моего носа.

Вокруг толпились парни и шумели то вроде: «Ух, Рыжий! Вот это молодец!» Но я их не слышал; Я смотрел на Ваську, а Васька - на меня. И мы молчали.

Не знаю, вы, наверное, не поймете. Потому что я сам толком этого не понимаю. И я чувствовал, что у меня сразу пропала ненависть к Васька. Пропала. Навсегда. Вроде я отомстил. Вроде теперь я с Васькой квиты и ни за что мне теперь его ненавидеть. Понимаете - квиты! Эх, не могу я этого объяснить!