Василий Клепов - Тайна Золотой Долины

– Проходите, профессор, академик Туляков, как видите, освободился и, наверно, вас примет…

«Вот так Молокоед! – подумала Белка. – Сам Туляков им интересуется и просит его зайти» [46].

А из-за двери доносился удивительно громкий для такого старого человека голос академика:

– Не понимаете, да? А ведь я говорю по-русски. Так вот, повторяю еще раз: экспедицию на Восток отложить! Она отправится в Золотую Долину. И постарайтесь подготовить ее как можно скорее!

Итак, с золотом ничего не получилось. В мешочках оказалась медная руда, но Белка утешалась тем, что медь, как объяснил профессор Туляков, даже нужнее золота. Чуть не подпрыгивая от радости, наша скво помчалась в НКВД.

Но тут начались неудачи. Начальник НКВД сначала хотел направить Белку к какому-то капитану Любомирову, а Белка настойчиво требовала, чтобы он выслушал ее сам. Начальник выслушал, но не поверил ей и все-таки Любомирову позвонил:

– Товарищ капитан, одна девочка рассказала мне совсем неизвестный эпизод из жизни Шерлока Холмса. Выслушайте ее и о своем решении доложите.

Белка повторила Любомирову все, что знала о старике. Капитан стал дознаваться, как она это узнала. Белка сначала пыталась скрыть нашу тайну, но потом увидела, что ничего не получается, и принялась рассказывать все, как есть:

– Молокоед, Дубленая Кожа и Федор Большое Ухо решили добывать золото и покупать на него танки для Красной Армии, но им стал мешать один вредный старик, которого никто не видит, а он всех видит.

– А ты сама его видела?

– А как же я могла его видеть, если его никто не видит! – всплеснула Белка руками.

– Позволь, позволь! – остановил ее капитан. – Как же, говоришь, никто не видит, когда сама только что утверждала, будто Молокоед его видел?

– А, так ведь это – Молокоед! Он даже под землей все видит.

– Даже под землей? Да этот твой Молокоед, кажется, действительно, самому Шерлоку Холмсу даст три очка вперед.

– Конечно! Ведь старик-то живет под землей. А Молокоед его все-таки нашел.

Капитан понял, что от Белки ничего путного все равно не услышишь, и так же, как Туляков, сказал, чтобы она прислала к нему самого Молокоеда.

– Да вы поймите, товарищ капитан, – взмолилась Белка, – не может Молокоед покинуть своего поста. Он же стережет там старика и ждет, когда вы поможете его изловить. А потом он еще боится этого… вот забыла… Не то Белоглазова, не то Белоногова… Вы его должны срочно арестовать.

– Кого же арестовать – Белоглазова или Белоногова? – рассмеялся капитан.

– Нет, кажется, не Белоногова… Белоухова…

– Может быть, Белоносова? – усмехаясь, подсказывал капитан. – И не Белоносова?..

– Беловекова? Белоскулова? Белопузова?

– Нет… Какого-то Бело, а какого – не помню.

– Наверно, Белопупова!

В общем, получилось совсем, как в рассказе Чехова, все лошадиные фамилии перебрали, а Горохова-то и забыли [47].

– Знаешь что, девочка, – вынужден был сказать в конце концов капитан, – так мы с тобой ни до чего не договоримся. Одного – увидеть нельзя, другой – Бело-икс какой-то, вот и ищи-свищи! Без Молокоеда тут все-таки не обойдешься. Пусть он ко мне зайдет. А ты пока иди по своим делам.

Из дел у Белки оставалось только одно: разведать про наших родителей. Но это для нее было самое трудное, она не знала, как к такому поручению подступиться, чтобы не выдать нашей тайны. Она подумала-подумала и решила… торговать открытками.

Белка закупила на почте фотографии любимых артистов [48]и явилась с ними прямо к нам домой.

Ей открыла дверь невысокая, очень симпатичная женщина с курчавыми черными волосами и милыми серыми глазами, которые любили смеяться и во всем видели повод для шуток, а сейчас присмирели, погасли и опухли от слез. Это была моя мама.

– Тебе кого, девочка? – спросила мама тихо, словно внутри у нее все болело, и она боялась даже громко сказанным словом растревожить эту боль.

– Мне надо Васю Молокоедова, – чуть прошептала Белка. Ей стало нехорошо оттого, что у мамы такое горе, а она пришла корчить перед ней шута и разыгрывать комедию с открытками.

– Васи нет, – тихо сказала моя мама. – А что ты хотела? Да ты проходи…

Она провела Белку в комнату и усадила на стул около стола. Девочка сразу обратила внимание на беспорядок в комнате: все было разворочено, сдвинуто, а в углу стояли чемоданы и тюки, увязанные дорожными ремнями.

– Так что бы ты хотела от Васи?

– Мне передали, что он очень любит открытки… – начала Белка. – Так вот, я принесла… может быть, он купит? У меня тут, знаете, самые лучшие советские артисты…

Мама взяла открытки, безучастно разложила веером на столе и, глядя куда-то совсем в сторону, сказала:

– Хорошие открыточки… Но я что-то не помню, чтобы Вася ими увлекался…

Вот, действительно, придумала! С какой бы это стати я стал увлекаться фотографиями артистов и артисток? Что они – герои? Снайперы, летчики или разведчики? Они такие же люди, как все. А когда намажутся, нагримируются, девчонки и ахают: «Ах, красавец! Ах, красавица!»

Белка не знала, что врать дальше, и стала снова оглядывать комнату. На стене она увидела вставленную в рамку большую фотографию, на которой был изображен я. Это мама от тоски увеличила мою маленькую карточку и теперь, наверно, смотрела на мой портрет и заливалась слезами. На столе Белка заметила железнодорожный билет. «Архангельск», – прочитала она на билете и даже рассмотрела дырочки, которыми железнодорожники отмечают день отхода поезда. Дырочками были изображены цифры 17.IV. А в этот день было пятнадцатое апреля. «Значит, – подумала Белка, – кто-то послезавтра собирается уезжать в Архангельск?»

– Скажите, – спросила она, – а кто у вас едет в Архангельск?

– Я, – ответила мама. – Только не в Архангельск, а в Холмогоры. Это недалеко от Архангельска. А что?

– Просто так! Мне почему-то стало интересно, зачем люди ездят в Архангельск?

– Одни едут по делу, другие – от горя…

– А вы?..

– Я от горя… Да ты разве не знаешь?

И мама рассказала Белке о том, как я утонул, как меня искали на Выжиге, но нашли только плот и достали со дна Колесницу, и как мама боится сообщить об этом отцу на фронт.

Белка выслушала все, поплакала с мамой, потом распрощалась и побежала на почту. Там она купила бумаги и написала записочку:

«Простите меня за то, что я дурачила вам голову открытками. Дело совсем не в открытках.

Я приходила к вам от вашего сына Васи, который жив и здоров и не чает дождаться встречи. Вася живет не так далеко и скоро вернется домой. Больше ничего сообщить не могу, так как с меня взяли клятву, чтобы не болтала. А билет прошу продать и в Архангельск не ездить. На фронт тоже ничего не пишите, потому что все в порядке. По просьбе Васи возвращаю пятнадцать рублей, которые он у вас брал.