Владислав Крапивин - Синий город на Садовой

– Как Ольгины слезы, – ввернул Федя.

– А Нил-то ваш как? Ничего с ним не случилось?

– Кабы с этим сокровищем что случилось, разве бы мы сейчас веселились? – задумчиво сказала Оля.

Борис опять усмехнулся:

– Сидит на полу и сокрушенно так спрашивает: "Ну, с'скажите, почему я никогда не вписываюсь в с'ситуацию?"

– Погоревали мы над пленкой, – объяснил Славе Федя, – а что делать-то? Пошли снова "вписывать его в ситуацию". Снимать заново, как летает.

"Летал" Нилка умело. На фоне темного бархата.

Этот бархатный задник оказался на студии "Табурет", можно сказать, чудом.

В конце июня Оле среди других творческих мыслей пришла в голову идея снять Анну Ивановну.

– Должны же быть в нашем фильме хорошие люди!

Никто не спорил. Анну Ивановну все уже знали, часто забегали к ней, чтобы помочь по дому. И вот принесли два фоторефлектора, Оля усадила Анну Ивановну на диван и начала снимать, как старая учительница разглядывает большие снимки – на них выпускные классы разных лет.

Чтобы Анна Ивановна не стеснялась камеры и вела себя естественно, по-домашнему, ее развлекали разговорами. Пожаловались и на трудности с комбинированными съемками. Нужен, мол, темный фон, чтобы отправить Нилку в полет над городом. Вот тут вдруг Анна Ивановна отложила фотографии, поднялась и достала из комода большущий квадрат гладкого бархата.

– Такой годится?

– О-о-о… – дружно выдохнула студия "Табурет".

Правда, бархат был не черный, а темно-лиловый, но это не важно. Все равно он отлично поглощал свет, не бликовал.

Анна Ивановна рассказала, что материя эта очень старинная. Еще от ее, Анны Ивановны, бабушки осталась.

– Когда в бабушкином доме справляли Рождество и ставили елку, этим бархатом затягивали стену, вешали на него серебряные звезды и золоченый месяц. Получалось просто чудесно! До сих пор помню запах елки и эту сказку со звездами…

– Анна Ивановна, тогда не надо, наверно, – смущенно сказала Оля. – Дорогая ведь вещь…

– Голубчики вы мои, что же с того, что дорогая! Вещи должны пользу приносить, а не в ящиках пылиться… Берите, не бойтесь. Если помнете да потреплете немножко, не беда…

Бархат натянули на воротах гаража. Над ними торчала крепкая балка: Олин дед когда-то подтягивал к ней на блоках мотоцикл – для ремонта. Теперь на балке подвешивали Нилку. Олина мама соорудила из брезента широкий пояс и пришила к нему крепчайшую петлю. Пояс Нилка надевал под рубашку. В ней пришлось сделать на спине прореху для петли. Обычная веревка, чтобы подвешивать Нилку, конечно, не годилась. Олина мама в своем театральном хозяйстве раздобыла прочную черную тесьму. Но и с тесьмой пришлось повозиться, чтобы она не была заметна в "бархатной темноте". Замучились, пока нашли нужный угол освещения рефлекторами (солнце тут совсем не годилось, слишком высвечивало задник, поэтому снимали вечером).

Нилка в подвешенном состоянии освоился быстро. Вполне натурально то "парил", то "мчался" над землей, вытянув руки и легко помахивая ногами в сандалиях, у которых трепыхались ремешки. Кстати, несмотря на "штукатурку" на ноге, Оля все равно велела Нилке надеть бинт. Ей пришло в голову, что пускай марлевая лента во время полета трепещет и постепенно разматывается на ветру. Это, мол, прибавит реализма… Ветер делали вентилятором и включенным "на выдох" пылесосом.

Итак, Нилка "летел", покачиваясь на подвеске. Федя и Борис обдували его "бытовой техникой". Оля жужжала камерой. К аппарату с боков были приделаны "щеки" из черной бумаги, чтобы в кадр не влезли с краев посторонние предметы…

Сначала – в основном для пробы – Нилку сняли летящим среди звезд. Звезды сделал Борис. Он из черной бумаги от фотопакетов склеил широкую ленту и в ней иглами разной толщины проколол множество отверстий – созвездия. Работал Борис долго и сосредоточенно. У него к черной бумаге было особое отношение: будто он знал про нее какую-то тайну.

Черную ленту натянули между спинками стульев. Когда светили лампами с обратной стороны, созвездия горели и некоторые звезды лучисто вспыхивали. Их сняли на ту же пленку, где был Нилка, – "в несколько слоев" и с разной скоростью движения. Когда проявили и пустили пленку через проектор, Оля тихонько повизгивала от удовольствия. На экране искрился и плыл настоящий звездный хоровод, а мальчик в трепещущей светлой рубашке мчался сквозь сказочное пространство, и космический ветер откидывал у него легкие волосы…

Правда, несколько раз можно было заметить крючок за спиной. Однако на то и монтажные ножницы, чтобы убирать неудачные кадры…

Но это "звездное кино" для фильма о Городе было не так уж нужно. Разве что для маленькой сценки ночного полета. А главным-то образом нужен был полет над улицами, над рекой, над землей, освещенной солнцем.

Летающего Нилку сняли еще на одну пленку и – делать нечего – пошли на разведку к церкви. Может, и правда найдутся добрые люди, пустят на колокольню.

Добрые люди нашлись. Прежде всего тот же могучий бородатый Слава. Оля, когда увидела его на церковном дворе, сразу решила, что это главный. Повела за собой оробевших мальчишек и храбро обратилась к бородачу:

– Извините, можно вас попросить об одном деле?

Тот обвел их спокойно-веселыми серыми глазами.

– Валяйте просите… Экскурсия, что ли?

Осмелев, ему наперебой начали говорить про киносъемку, про то, что нужна "высокая точка". Подошел еще один строитель – тоже бородатый, но не такой могучий. Похож на Нилкиного отца, только помоложе, и бородка шире, веером. И волосы длиннее. А лицо такое же худое, и очки – в точности. Глянул он из-под очков на Нилку. Спросил с интересом:

– Так, значит, это ты намерен стартовать с колокольни, аки ангел небесный?

Ему объяснили, что Нилка уже стартовал и с колокольни никто лететь не собирается. Надо только отснять панораму.

– Ну что, Женя? – усмехнулся бородач Слава. – Пустим юных тарковских в поднебесье?

– Не одни. Ты, Слава, их попаси. Лестницы круты…

– Угу… Вообще-то хватило бы одного человека с камерой, зачем всем-то карабкаться. А?

– У-у-у… – печально взвыли Федя, Борис и Нилка.

Слава засмеялся:

– Ладно, племя младое, пошли…

Вход оказался в боковой стене колокольни – низкая сводчатая дверца. Лестница была деревянная, новая, от нее пахло свежей стружкой, на перилах к ладоням липли капельки смолы. С непривычки казалось, что поднимались очень долго. Честно говоря, даже страшновато было. А потом, на верхней площадке, остановились, охнули тихонько и радостно – такой простор открылся в арочных проемах: и ближние улицы в гуще тополей, и похожие на горную гряду новые микрорайоны, и петляющая Ковжа, и заречные рощи. Все это слегка дрожало в знойном полуденном воздухе. И почему-то здесь, на высоте, особенно отчетливо слышен был треск береговых кузнечиков.