Евгений Рудашевский - Сердце мглы [litres]

Но стрелы не летели.

Берег приблизился. Под ногами шаркнули камни.

Максим с Покачаловым прошли чуть в сторону – туда, где подъём был более пологим.

Втащили Диму наверх.

– Всё, – повалившись на галечную россыпь, выдохнул Никита.

Максим продолжал стоять. Смотрел на индейцев. На оставленном позади берегу их собралось не меньше десятка. Приглядевшись, Максим различил и других теней среди деревьев. В глубине чащобы они по-прежнему казались безголовыми. Беглецы были открыты. Луки туземцев молчали. Пересекать реку и продолжать преследование никто не собирался. Максим не понимал, что остановило теней, а потом услышал голоса.

Выше по течению, метрах в двадцати, появились люди. Шесть человек вывалились на глинистый берег. Скоробогатов, Лиза, Шахбан и три индейца, гружённые экспедиционной поклажей. Не останавливаясь, не замечая ни Максима, ни вооружённых теней, они бросились через реку – все, кроме одного. Третий индеец, придавленный металлическими ящиками, слишком тяжёлыми и неудобными для одного человека, остался лежать.

Скоробогатов утратил угрюмую непоколебимость. Падая в речные буруны, казался жалким. Максим безучастно следил за тем, как Лиза и Шахбан вытаскивают Аркадия Ивановича из воды, как тянут его на утёсистый берег и как следом взбираются два носильщика кандоши с сумками, рюкзаками и, чёрт возьми, каминным креслом Скоробогатова. В лесу кресло служило им чем-то вроде щита. И служило неплохо – его спинка щетинилась стрелами, будто традиционное кресло с резными ножками и завитками громоздких валиков вдруг украсили для туземного карнавала.

Больше к реке никто не вышел. Ни одного человека из прежде внушительной группы, два месяца назад выдвинувшейся на двух баркасах, семи лодках и двух плоскодонках, при восьми вьючных мулах и десяти клетках с трепыхавшимися в них курами.

Индеец с притороченными к нему металлическими ящиками так и не очнулся. Чуть погодя к нему спустился один из теней. Под молчаливые взоры соплеменников ударил того копьём под самую шею. Ни крика, ни стонов. Кажется, индеец и без того был мёртв.

Двое кандоши, Лиза и сам Скоробогатов выглядели истощёнными, но в целом невредимыми. Шахбана же украшали сломок стрелы в левом плече и одна несломленная стрела с красным оперением в пояснице. Он и не думал вслед за другими опускаться на гальку. Непоколебимый, остался стоять и первый увидел теней на покинутом берегу. Затем увидел Максима.

Тени прижали их к непреодолимой горной стене. Лишили надежды на спасение, однако убивать не торопились. Словно предоставили Максиму и Шахбану возможность для начала разобраться друг с другом, готовились позабавить себя тем, как в страхе перед смертью беснуются их жертвы.

Максим не забыл клятву, которую дал себе в подвале ауровильского дома. Поражённый двумя стрелами, загнанный и сгорбленный от усталости, Шахбан не утратил угловатой медвежьей мощи. Оставался Шахбаном, пытавшим Шульгу – сокурсника Максима, пытавшим Аню, убившим Погосяна, Джерри, Корноухова. Убившим Зои… Заставившим страдать и умирать слишком многих.

Понимая, что силы неравны – за спиной Шахбана сидели два индейца из группы Скоробогатова, пусть напуганные, но до сих пор верные Аркадию Ивановичу, – понимая, что у Шахбана могли остаться пистолет или мачете, понимая, что сам истощён до дрожи в ногах, Максим сделал первый шаг. Наклонился, чтобы подобрать из-под ног камень. Пальцами сдавил его окатанные бока, с одобрением ощутил в ладони его тяжесть. Не обращая внимания на голоса Ани и Покачалова, не глядя на выстроившихся вдоль берега туземцев с их дурацкими нагрудниками и иссиня-чёрными головами, Максим, чуть пригнувшись, бросился вперёд, к Шахбану. С каждым новым шагом чувствовал, как внутри поднимается звериная, оскаленная ярость.

Орошпа спал ближе всех к реке. Привязывал гамак к двум древовидным папоротникам, укрывался мягкими банановыми листьями, в экспедиции обычно шедшими вместо туалетной бумаги, и сменной рубашкой. Ещё вчера поучал Артуро, что забравшуюся на тебя сколопендру нужно скидывать в том направлении, куда она бежала, иначе сколопендра вернётся и уже не будет церемониться – непременно укусит. Говорил высокомерно, с видом хозяина джунглей, а ночью расстался с жизнью. Орошпу задушила анаконда.

Когда проснулись остальные, индеец был мёртв. Ну или почти мёртв, кто его разберёт. Змея, метров пять в длину и с полметра в обхвате, бесшумно пробралась к нему под гамак. Свернулась там кольцами, жёлтым пятнистым перископом вытянулась от земли и хряпнула спавшего кандоши прямиком в голову. Кусала наугад. Привлечённая его дыханием, попала в нижнюю часть лица – прошила зубами щёки, закрепилась так, что не оторвать, полностью накрыла рот и нос. Орошпа не успел вскрикнуть. Если и сопротивлялся, то анаконду это не смутило. Уцепившись в лицо индейца, она принялась опоясывать тело кандоши, завёрнутое в гамак, словно в саван. В четыре массивных витка змея сдавила Орошпе грудь, живот, бёдра и колени. Заодно кончиком хвоста почти бережно прихватила его за лодыжку. Между вторым и третьим витком чуть высовывались худые беспомощные руки индейца. Закрепившись, анаконда принялась сильнее стягивать объятия, ломать Орошпе кости. Кокон из перекрученной змеи, гамака и человека медленно проворачивался вокруг своей оси. Стебель древовидного папоротника не выдержал, с треском обломился. Гамак, перекосившись, изножьем упал на землю. Грохот разбудил остальных – горстку людей, выживших после нападения на экспедицию.

– Isaria, – промолвил Макавачи.

Он и Вапик, охотник из агуаруна, первыми прибежали взглянуть на Орошпу. Остановились метрах в четырёх от наполовину сорванного гамака. Высвечивали фонариками чёрные сдвоенные пятна на жёлтом мускулистом теле змеи и, посмеиваясь, о чём-то говорили. Переводчик Хоан Ортис потом сказал Артуро, что индейцы спорили, как именно поступит анаконда – заглотит Орошпу вместе с гамаком или для начала отползёт в сторону, позволит размякшему телу вывалиться на землю и лишь затем приступит к трапезе. Артуро не сомневался, что индейцы досмотрели бы разыгравшийся перед ними спектакль до конца, однако Макавачи в итоге взялся за мачете, и на завтрак Артуро ждал скупой бульон с порубленными в него розовато-белыми кусочками змеиного мяса.

Расправляясь с завтраком, индейцы поглядывали на резвившихся в заводи змеешеек. Отдалённо похожие на бакланов, но снабжённые острым, как наконечник копья, клювом, они всем телом погружались в воду, оставляли на поверхности вопросительный изгиб длинной шеи – так и плыли в поисках рыбы. Выбираясь в камыши, а оттуда – на ветви опрокинутого дерева, змеешейки издавали низкое, почти утиное кряканье, чем забавляли Вапика и Макавачи. Индейцев не смущало, что в пяти шагах от них лежит едва прикрытое гамаком тело Орошпы. Артуро нарочно ел глядя на его переломанные в локтях руки и разодранное от смертельного поцелуя лицо. Воспитывал себя. Становился сильнее. И рассчитывал состричь у Орошпы пучок чёрных волос, чтобы положить их под колпак на Стене рубежей. Пусть напоминают Артуро о его слабости: страхе перед гибелью и отвращении перед безжизненным телом. Волосы индейца займут заслуженное место возле куска ткани, срезанного с рубашки Максима в тот день, когда он оказался в Пасти каймана.