Михаил Демиденко - Сын балтийца

Оркестр репетировал и каждый день выстраивался перед штабом гарнизона на торжественном разводе городского караула. И гарнизонный караул, четко чеканя шаг, маршировал по главной улице до вокзала. Мальчишки пристраивались сзади строя и рубили строевой шаг азартнее красноармейцев. Ванечка к подобным забавам не прибегал - он считал себя взрослым человеком, хотя иногда стоило огромных усилий удержать себя.

«Бештау» неожиданно стали посещать таинственные личности в накидках-разлетайках и черных шляпах с широченными полями. Они перехватывали красных командиров, посыльных и «ремингтонных барышень» в белых кофточках и галстуках в горошек, блокировали их в темных углах и, завывая, читали стихи про роковую любовь и мертвецов на заросших сиренью кладбищах.

При ближайшем рассмотрении типы оказались доморощенными поэтами, которых почему-то осенью 1920 года в Кисловодске оказалось десятка два. Усов-Борисов поймал гостей на месте преступления: они читали стихи Есенина, выдавая за свои.

- Ворье! - взвился режиссер-новатор. - Плагиаторы!

Решил он вопрос не революционно, зато доходчиво - отлупил публично троих, за что Усову-Борисову пообещали гауптвахту, но не посадили - плагиаторы исчезли из города, говорили, что подались они во Владикавказ, где начали печатать стихи в местной газете.

Следом объявились жонглеры. Их было не меньше поэтов, но они дело знали, демонстрировали свое мастерство в кабинетах стульями, пресс-папье, бутылками с чернилами, после чего требовали у каптенармусов ангажементов.

Доконала «Бештау» певица из Нижнего Новгорода. Она устроила скандал, после чего комендант взвода охраны штаба тыла ввел пропускную систему и еще больше запутал сложные взаимоотношения между постояльцами. По замыслу решение было правильным - негоже было шататься по штабу разным неопознанным гражданам. Война еще не окончилась, еще были Врангель, поляки на Украине, японцы, англичане, американцы и атаман Семенов на Дальнем Востоке. Коменданту бы начать с митинга, а он принес пальму и фикус к Сидорихиным, попросил сохранить для счастливого будущего, затем выставил часовых у входа.

Лихие конники восприняли подобное как личное оскорбление.

- Какую тебе писульку треба? - шумели они у входа. - Ты шо, не видишь, кто стоит перед тобой? Да меня белые генералы знают и боятся, а ты с меня, бумажная твоя душа, пропуск требуешь.

- Назад! Не положено! - повысили голос часовые. - Стрелять будем!

- Это в нас стрелять? Дывитесь, люди добрые!

Часовые не служили в войсках «червонного казачества», иначе бы они не сказали таких необдуманных слов.

- Контра! - схватились за шашки красные конники.

Часовые вызвали начальника караула, тот - караул, прибежал комендант, за ним взвод охраны штаба тыла.

На помощь конникам пришли агитотрядовцы. Прибежал Усов-Борисов и завопил:

- На, бей меня в грудь, как в бубен!

Потом почему-то вспомнил предательство немецких социал-демократов в 1914 году, которые проголосовали за военную программу правительства кайзера Вильгельма II, припомнил ренегата Каутского, затем вспомнил о Парижской коммуне.

Ваня слышал от матери о ней, поэтому прислушался к словам.

Режиссер-новатор в лицах изобразил, как подлые версальцы хватали коммунаров, расстреливали их пачками, как затопили кровью предместья Парижа. Указав на Ванечку, Усов-Борисов упомянул французского мальчика по имени Гаврош.

И Ваня наяву пережил услышанное. И все вокруг тоже сопереживали, затаив дыхание, познавали историю борьбы первых красных против первых белых на земном шаре. Ваня тут же, у входа в гостиницу, увидел баррикаду и превратился в Гавроша, он собирал патроны для коммунаров, и его сразила в сердце пуля врагов всемирной свободы Труда. И он упал. И он умер…

И конники спрятали шашки в ножны. Комендант утер слезы с обвислых запорожских усов, караул зааплодировал, буза прекратилась.

- Я речь скажу! - выступил вперед комендант. - Выслухав такое яркое выступление уважаемого Усова-Борисова, я решил пост снять!

- Це дило! - сказали конники.

- Он будет стоять на втором этаже при входе в штаб. И никого без моей подписи не пропускать! Пусть это будет даже сам товарищ Гаврош! Если у нас не будет революционной беспощадной дисциплины, эти гады версальцы - тьфу! - контрреволюция застанет нас врасплох. Правильно я гутарю?!

- Правильно! Единогласно!

Режиссер-новатор неожиданно подошел к Ванечке, положил ему на плечо руку и сказал:

- А у тебя есть талант, молодой человек! Я наблюдал за тобой! Наблюдал! Как ты относишься к системе Станиславского?

- Как и ты! - выпалил Ваня.

- Тогда мы с тобой сойдемся, - заверил Усов-Борисов, видно, подражая какому-то маститому режиссеру. - А читал ли ты «Отверженных» Гюго?

- Нет!

- Что же читал?

- Про индейцев… Про Шерлока Холмса. Еще «Оливера Твиста».

- Ты не совсем безнадежный, - заверил новый друг. - Вернемся к текущему моменту. Конечно, буржуазные предрассудки думать о еде, но я почему-то все время хочу есть. Ты как насчет буржуазных привычек?

- Я не знал, что это предрассудки, - сказал Ваня. - Мне и врач говорил, чтоб я больше ел.

- Счастливый же ты - тебе даже врачи рекомендуют хорошо есть!

- Пошли к нам, - предложил Ваня. - Мы вчера паек получили, мама мамалыги наварила. Еще таранька есть. Соленая очень.

- Нужно знать и любить свой край! - изрек Усов-Борисов. - Пошли к пещере сорока разбойников. «Сим-сим, открой дверь!»

Талоны на обед им выдал комендант штаба и попросил починить гармонику-тальянку с колокольчиками.

- Я ее в церковь диакону носил, он сало взял, а чинить отказался. Пришлось сало назад отобрать.

- А зачем вам тальянка?

- Память друга, - ответил комендант. - Ты артист, тебе и гармоника в руки.

Друзья пообедали щами и кашей. Вернулись в гостиницу. Режиссер показал сколоченную на живую нитку сцену, кулисами была кухня, на кухонной холодной плите среди кастрюль стоял пулемет «максим». Он был сломанным, его использовали как бутафорию в пьесах.

- А какую теперь будете пьесу показывать? - поинтересовался Ваня.

- По «Отверженным», - ответил Усов-Борисов. - В современной трактовке. Новая жизнь требует и новые формы искусства. Ты когда-нибудь выступал на сцене? Как ты представляешь роль Гавроша?

- Не знаю, - ответил Ваня. - В Воронеже я год назад ко второй годовщине Октября играть учился на балалайке «Светит месяц» и «Страдания».

- Так! - заходил по сцене Усов-Борисов. - Очень хорошо! Ты будешь на баррикаде играть на балалайке. Будешь петь что-нибудь обидное

для версальцев. Гениально. Вот за что они непременно захотят тебя убить Понял? Идея! Точно! Ты поешь частушки про версальцев, а они подползают и стреляют. Наши идут в атаку и… Бедный маленький балалаечник из предместья Парижа!