Елена Матвеева - Кинжал Улугбека

- Вот вернемся, устроим состязание и учредим орден для самого красноречивого, - пообещал Лерыч.

У Регистана оставили Харитона, Марата и Рафика, они отправились по домам. Машина шла в археологический институт, и Лерыч собирался туда, а питерцев высадили на Ташкентской. Договорились встретиться после трех.

Забросили в «ханаку» рюкзаки и, перейдя улицу, направились в царскую усыпальницу - Шахи-Зинду, куда не успели сходить с Маратом. Долго поднимались по стертым каменным ступеням и попали в настоящую восточную сказку. Длинная и тесная, словно коридор, улочка, застроенная по обе стороны мавзолеями, карабкалась по склону Афрасиаба. Усыпальницы, словно дорогими коврами, были покрыты керамическими орнаментами и письменами: ярко-синими, лазурными, розовыми, изумрудными, фиолетово-черными и желтыми. Гера, сверяясь с путеводителем, оповещала, кто тут похоронен, а более всего распространялась возле мавзолея* с голубыми куполами, где Улугбек, нарушив все правила, упокоил не царственную особу, а своего учителя, ученого-астронома. «Устод! Понимаете? Учитель значит», - с воодушевлением говорила она.

Уйти из Шахи-Зинды удалось не скоро. Марат велел, поднимаясь и спускаясь по лестнице, обязательно сосчитать количество ступенек. Сойдется цифра - безгрешен. Чуть не забыли про эти ступеньки, а потому пришлось еще раз подняться и спуститься. Ни у кого не сошлось. Тогда они стали бегать вверх и вниз и снова считать. Вместе с ними считали ступеньки туристы, безуспешно силясь разгадать тайну лестницы. Среди туристов была старуха и даже негр.

- Вот идиоты, - сказала Гера, начиная новый подъем. - Взрослые, а ведут себя прямо как дети.

Асфальт плавился на солнце. От жары окна были затворены резными решетками и затянуты тканью, над открытыми верандами чайхан и столовых - тенты или крыши из винограда. Скамеек в городе было мало, но узбеки привычно отдыхали, сидя на корточках. На углу Ташкентской ребята зашли в знакомую чайхану выпить чаю. Теперь их не удивляло, как горячий чай пьют в жару, они уже знали по опыту, что это лучше всякого лимонада.

- Смотрите-ка, новая картина, - сказала Варя, когда Паштет принес чайнички и пиалы. - Узнаете?

- Улугбекович! - вскричали в один голос Паштет с Герой.

На фоне вишнево-коричневого ковра, с правой стороны полотна, в полный рост стоял представительный мужчина в богатом синем халате с золотым шитьем. В руках он держал раскрытую книгу. Из голубой чалмы торчало что-то вроде султана. Левая сторона картины изображала развешанное на ковре оружие. Яркий портрет приковывал взгляд.

- Он собирался баллотироваться в область на какую-то большую должность. Может, это предвыборная агитация? - предположил Паштет. - Народ должен знать своих вождей.

- Как там наша Шахрухия… - невпопад сказала Гера. - Интересно, что они делают?

Покидая чайхану, Варя долго рассматривала портрет. Потом они нашли еще одну старинную мечеть, указанную в путеводителе. Варя хотела рисовать, но не могла допустить, чтобы Паштет с Герой без нее пошли в музей.

- Что ты с этим этюдником таскаешься, все равно не будешь рисовать.

- Это вы не даете. Несетесь куда-то, торопитесь.

На ступенях музея увидели Вахруддинова. Паштет поздоровался с ним как со старым знакомым, и художник узнал его.

- Вы ведь уже рисовали Регистан, - сказал Паштет.

- Я - самаркандский Клод Моне. Рисую Регистан с одного ракурса, но в разное время суток, при разном освещении. Учиться нужно у французских импрессионистов.

- А прошлый раз говорили, что у Репина.

Вахруддинов с подозрением посмотрел на Варю и не удостоил ее ответом.

- Мы видели вашу новую картину в чайхане. Портрет Камиля Халбековича. Очень Хорошая картина. Даже замечательная, - Постаралась загладить свою бестактность Варя.

- Понравилось? - смягчившись, спросил Вахруддинов. - Я две такие написал. И лучшую подарил Камилю. Она в зелено-вишневой гамме.

- Давно вы их написали? - спросила Варя.

- В последние две недели. Работать надо много. А ты слушай. Это я тебе говорю, - назидательно промолвил он, бросив взгляд на Варин этюдник.

- Одежда у Камиля Халбековича очень красивая, прямо-таки султанская. Он позировал в ней?

- Позировать ему некогда. Он человек занятой. Лицо и руки я рисовал по фотографии. Халат - в золотошвейной мастерской. И со старинных миниатюр кое-что добавил. Так что, если по строгости разобраться, правда жизни здесь не до конца соблюдена. Полностью с натуры я писал только ковер с оружием. Там есть хороший кинжал. Камиль говорит - девятнадцатый век, но это не девятнадцатый. Это очень старый кинжал, украшенный индийскими рубинами и бирюзой.

- Вы уверены, что это рубины? - спросила Варя, а Паштет с Герой пытались сообразить, о каком кинжале речь. Вахруддинов бросил на Варю снисходительный взгляд и продолжил работу.

- А все рубины в этом кинжале на месте? - допытывалась Варя.

- Одного нет, - ответил художник и посмотрел на Варю с интересом. - Ты видела этот кинжал?

- Мне про него рассказывали, - глядя честными глазами, соврала Варя.

Паштет и Гера недоуменно уставились на нее, а расставшись с Вахруддиновым, набросились с вопросами:

- Что за кинжал? При чем тут рубины?

- Вы не заметили на картине - слева? На ковре? В коллекции оружия появился кинжал. У него ручка в виде головы сокола с загнутым хищным клювом. А глаз - рубин.

- Я обратил внимание. Когда мы ходили к Улугбековичу, его не было. Такой кинжал трудно не запомнить. Но рубина я не разглядел.

- На картине я его тоже не разглядела. Зато вспомнила, что раны Улугбеку нанесли оружием серповидной формы, а кинжал этот - кривой, с изогнутым лезвием.

- Ты решила, что Улугбек убит этим кинжалом?

- Я ничего не решила. Вот когда про рубины услышала…

- Но он же сказал: на кинжале нет одного рубина. А у нас целых два. Там, кроме глаза, не было других рубинов?

- Кажется, нет, но теперь я уже сомневаюсь. Можно зайти и посмотреть.

- Лучше уж сходить к Вахруддинову.

- Верблюды моих раздумий набрели на одну гипотезу, - сообщала Варя. - Если она верна, то в кинжале нет обоих рубинов. Вернее - не было!

- Ой! Мои раздумчивые верблюды забрели туда же! - воскликнул Паштет.

- Кончайте темнить, - возмутилась Гера.

- Все просто. Верблюды считают, что выпали оба рубина, но Улугбекович вставил один в тот глаз, которым кинжал висит наружу. Ясно?

Они снова отправились к музею и завели разговор с художником.

- Было два глаза-рубина, остался один, - строго сказал Вахруддинов. - Маленьких камешков бирюзы было восемь. По четыре с каждой стороны. Осталось шесть.

- А вы бы заметили, если б рубин был новеньким, то есть реставраторы его вставили? - продолжала приставать Варя.

- Детка, - начал художник, и видом своим, и голосом давая понять, что этот разговор его утомил, - Вахруддинов замечает все. У Вахруддинова глаз - алмаз. На этом и остановимся.