Астрид Линдгрен - Расмус, Понтус и Глупыш

Но тут он допустил явную несправедливость. И среди учительского сословия, оказывается, нашлись благородные люди. Старый кроткий ректор Вестанвикской гимназии, вероятно, тоже обратил внимание на майское солнце, светившее на редкость ярко, и на то, что в городе ярмарка. И поэтому ему вдруг пришла в голову наисчастливейшая мысль. В ту самую минуту, когда Расмус так несправедливо оценил всю учительскую корпорацию, он как раз послал во все классы вестницу с коротенькой запиской, в которой своеобразным почерком ректора были нацарапаны следующие удивительные слова: «По причине перемены погоды два последних урока отменяются».

А принес эту весть в младшие классы не кто иной, как старшая сестра Расмуса - Патриция, по прозвищу Крапинка. Ей было шестнадцать лет, она училась в одном из старших классов гимназии, но, несмотря на это, промчалась через коридор младших с такой быстротой, что лошадиный хвостик на ее белокурой головке разлетелся во все стороны. Расмус понадеялся было, что обознался. Старшие сестры - почти последние на свете, с кем хочешь встречаться, когда тебя выгоняют из класса. Но Крапинка была самая что ни на есть настоящая, и она уже обнаружила, что фигурка в синих брюках и клетчатой рубашке, фигурка, сидевшая в оконной нише и пытавшаяся принять такой непринужденный вид, - не кто иной, как ее ненаглядный младший брат, которого она так любила и с которым так часто ссорилась.

- Что ты здесь делаешь? - строго спросила Крапинка.

- Гуляю на свежем воздухе и бреюсь, - ответил Расмус. - А ты?

- Не прикидывайся дурачком! Что ты здесь делаешь? Отвечай!

- Размышляю! - сказал Расмус. - Сижу и размышляю. Приказ магистра!

На лице Крапинки появилось удивленное выражение.

- Вот как? О чем же ты размышляешь, позволь спросить?

- Не твое дело! - ответил Расмус. - По крайней мере не об Йоакиме, о котором некоторые думают утром, днем и вечером.

Крапинка фыркнула и исчезла в классной комнате первоклашек.

Вскоре оттуда послышался мощный грохот, крики величайшего ликования, и в тот же миг зазвонил звонок. Гул стал еще сильнее, и изо всех классов так и брызнули орды мальчишек. Они, толпясь, рвались к выходу с тем железобетонным упорством, с каким рвутся к спасательной шлюпке потерпевшие кораблекрушение. Ведь в таких случаях речь идет о секундах! Однако Расмус нерешительно топтался на месте. Он не осмеливался уйти, прежде чем магистр не скажет ему свое слово.

А магистр Фрёберг, уходя из класса, остановился при виде грешника, стоявшего в коридоре с такой покаянной рожицей! Взяв Расмуса за ухо, магистр сказал:

- Ну?!

Расмус ничего не ответил, но магистр Фрёберг понял, как безумно рвется отсюда мальчишеская душа Расмуса, и поскольку магистр был человеком мудрым, он, мягко улыбнувшись, сказал:

- Узников выпустить на свободу!… Пришла весна!

И вот они стоят уже перед школой - двое выпущенных на свободу узников, залитых благодатными лучами весеннего солнца.

- Орел или решка? - спросил Расмус, сунув пятиэровую монетку прямо под нос Понтуса. - Если орел, пойдем на Лускнеккармальмен - Вшивую горку, а если решка, то тоже пойдем на Вшивую горку. Но если пятиэровик станет ребром, отправимся домой учить уроки.

Понтус удовлетворенно хихикнул:

- Да, это будет только справедливо! Надеюсь, монетка станет ребром. В самом деле - надеюсь!

Расмус подбросил пятиэровик в воздух, и тот с легким звоном шлепнулся на тротуар. Наклонившись, Расмус широко улыбнулся.

- Не-а, он не стал ребром, значит, уроки учить не будем.

Понтус снова хихикнул.

- Судьба! - произнес он. - А против судьбы не попрешь! Вшивая горка одержала верх. Идем!

Вшивая горка с незапамятных времен была городской рыночной площадью, куда барышники и торговцы скотом столетиями стекались на весеннюю ярмарку.

Устремлялись туда и владельцы бродячих цирков, зверинцев и аттракционов - и называлось это все: Тиволи.

Все авантюрное, что только вмещал в себя мирный Вестанвик, скапливалось на ярмарке. И в самом воздухе носилось там нечто авантюрное. Там затаился как бы никогда не выветривавшийся запах застарелого конского навоза и звуки никогда по-настоящему не умолкавшей старой шарманки. Там жили бурные воспоминания о поножовщине в былые времена и о дикой кочевой жизни цыган. Теперь, пожалуй, все протекало спокойнее. Там, как всегда, собирались из окрестных селений радующиеся ярмарке крестьяне - купить поросят или выменять коров. Но барышников теперь водилось там не так уж много, поскольку оставалось не так много лошадей, с которыми можно было бы барышничать. Хотя, конечно, туда по-прежнему наезжали разные темные личности с тощими клячами, которым они устраивали пробный пробег, гоняя так, что пот лил ручьями. Жизнь на ярмарке, разумеется, цвела пышным цветом - крутились карусели, в тирах гремели выстрелы, а чудн ы е иноземцы, говорившие на чудных иноземных языках, жили в домах-фургонах вокруг всей Вшивой горки. И по-прежнему для каждого ребенка в Вестанвике ярмарка была приключением, равных которому не было на свете.

Название «Вшивая горка» было пережитком былых времен и теперь уже совершенно несправедливым. В маленьких, ветхих деревянных домишках, обрамлявших рыночную площадь, не было никаких вредных насекомых; во всяком случае, это возмущенно оспаривали жившие там люди. И все-таки ни один человек не сподобился называть Вшивую горку ее настоящим именем: Вестермальмен - Западная горка.

Пятиэровик отказался вставать ребром, так что Расмус с Понтусом устремились на базарную площадь. Жизнь была прекрасной, день - длинным, спешить было особенно некуда. Дружески обхватив друг друга за плечи, они брели по улице, а ненавистные учебники, болтаясь на кожаных ремнях, били их по ногам. И тут навстречу им выскочила маленькая жесткошерстная черная такса, мчавшаяся с такой быстротой, на какую только способны были ее коротенькие ножки.

- Смотри-ка, Глупыш! - сказал Понтус.

В глазах Расмуса зажегся теплый огонек. Глупыш был его собственным, бесконечно любимым песиком. Расмус до боли обрадовался, увидев Глупыша, однако с упреком сказал:

- Глупыш, ты ведь знаешь, тебе нельзя убегать из дому!

Собака остановилась, сознавая свою вину. Приподняв в нерешительности переднюю лапку, она молча стояла, глядя на хозяина. И Расмус, посмотрев на Глупыша, преисполненным нежности голосом сказал:

- Понимаешь, Глупыш, вообще-то тебе нельзя убегать из дому, но все равно иди сюда!

И Глупыш подбежал к нему. Он прыгал от радости, безумно счастливый каждой клеточкой своего маленького собачьего тельца оттого, что прощен; его хвостик так и мелькал в воздухе, он лаял изо всех сил, он был самым веселым песиком в мире. И Расмус, наклонившись, взял его на руки.