Владимир Кузьмин - Звезда сыска

Мы, Микульский, а вслед за ним и я, все принимали правее и правее. Мне показалось, что если бы он пошел прямо, не свернув на Монастырскую, то вышел бы к нужному месту куда быстрее. Вон ведь видно ту улицу, по которой мы шли от почтовой конторы. Но тут мой «провожатый» как раз свернул налево и вновь запетлял по кривым переулочкам. На сей раз недолго. Один из переулочков, в три дома всего-то, окончился оврагом, на самом краю которого и стоял последний из этих трех домов. Дом, а правильнее сказать домишко, был низок, окружен насыпной завалинкой, [55] Завалинка — земляная насыпь вокруг дома для утепления. два небольших оконца были плотно закрыты ставнями. Но через прорези в ставнях светился огонек Тусклый огонек. Скорее всего, в домике горела свеча, а то и лучина. И уж точно не электричество! Под окнами был крохотный, в шаг шириной палисадник. [56] Палисадник — участок между домом и дорогой (тротуаром), огороженный забором (палисадом). Оградка палисадника завалилась, а половина ее так и вовсе отсутствовала. Зато забор, ограждающий примыкавший к домишке небольшой двор, был высок и крепок. Едва ли не выше самой постройки и на вид куда крепче. Вот в калитку в том заборе и вошел Микульский. Уверенно вошел, без стука.

Я огляделась по сторонам: пустынно, темно, тихо. В ближайших домах если и горел какой свет, то его видно не было. Чуть дальше, впрочем, огней было видно немало. Это меня чуть успокоило. Стоит ли ждать, когда Микульский выйдет, чтобы проследить его обратную дорогу? Не стоит. Куда ему пойти, кроме гостиницы. Надежды же увидеть хозяина дома было мало. Может, он и выйдет проводить гостя, так вряд ли далее порога. Мне же придется стоять довольно далеко, так что я в этой тьме кромешной ничего и не разгляжу. И сколько ждать придется? Сегодня не так уж холодно. Сейчас мне от ходьбы да от азарта даже жарко. Но через четверть часа мерзнуть стану. Нет, нету никакого смысла ждать! Огонек в прорези ставни стал чуть ярче, видимо, со свечи сняли нагар. А не заглянуть ли мне через эту прорезь, сделанную в форме сердечка? К ней и тянуться не надо, она и так на уровне моих глаз, так что достаточно просто подойти к дому.

И я подошла. Видно было мало — обзор плох и свету недостаточно, — но Микульского я разглядела. Одного! Так, а где же тогда хозяин? Кто-то же зажег свечу. Свечу мне как раз было видно лучше всего, потому как стояла она близко к окну на небольшом столе и, судя по оплывшему стеарину, горела около получаса. Значит, кто-то там был до прихода Микульского!

Подходя к окну, я чуть сдвинула свою шапочку, чтобы лучше слышать, что творится позади меня. Но ничего не услышала: ни шагов, ни скрипа снега, ни дыхания. А вот запах водки успела почуять. Почуять-то почуяла, но даже обернуться не поспела. Может, и к лучшему, потому как удар пришелся все же по сдвинутой на затылок соболиной шапочке, а не по неприкрытому лбу или лицу. Шапочка меня, можно сказать, выручила. И просто смягчила удар, да и, почувствовав запах, я успела чуть отклониться, потому дубинка и скользнула по гладкому меху. Дубинка была не простой палкой, а специальным оружием: в короткой, не длиннее локтя, деревяшке было просверлено отверстие, внутрь которого залит свинец. Поэтому она и называется свинчаткой. Но это я тоже узнала позже. А в тот миг в глазах стало совершенно темно и, как пишут в романах, сознание меня покинуло. К моему счастью… Ох, какое уж там счастье получить по голове дубинкой! Но раз уж получила, то могло быть и много хуже. Так что вполне можно сказать, что, к счастью моему, сознание я потеряла вовремя и к еще большему счастью — совсем ненадолго. Очнулась я уже, когда меня вносили в комнатенку. Внесли меня, перекинув через плечо, и, не заботясь о последствиях, бросили на пол. От удара я вновь потеряла сознание, что тоже оказалось к моей пользе. Не случись этого, я бы вскрикнула и как все пошло бы дальше, никто не смог бы мне сказать. Первое, что я услышала, обретя способность ощущать происходящее, были слова, сказанные знакомым голосом:

— Просили же тебя, ваше благородие, следить, не идет ли кто за тобой следом! Нет ведь — привел соглядатая! Что мы с ней делать теперь должны? И что это вообще за дамочка?

— Ты, Елсуков, не суетись. Я как шел к тебе, сам едва не заблудился, оттого что не столько вперед глядел, сколько непрестанно назад оглядывался. А девица эта при театре служит. Хитрая бестия, хоть и юная совсем. Это же — помнишь, я тебе говорил? — она у меня на квартире была, хозяин ее грамотно описал. Я вот до сих пор удивляюсь, как она на меня полицию до сих пор не вывела? Единственно, по неразумию самой полиции!

— Что делать-то с ней?

— Да не суетись ты. Ювелир твой точно придет?

— Да не ювелир он. Скупщик.

— Один черт! Давай-ка свяжи ее да в чулан засунь, чтобы на глаза ему не попалась. Потом о ней думать будем.

Елсуков склонился надо мной и стал связывать чем-то руки. Пришлось терпеть, правда, я чуть напрягала руки, как меня учили, чтобы связка получилась не слишком плотной и крепкой, но делала это вполсилы, осторожно.

— Надо бы и ноги связать. Пойду, поищу веревку или шпагат какой, — сказал Елсуков, но его остановили.

— На, возьми шарф. Крепче вяжи.

Ноги я дала связать крепко, если смогу руки освободить, то и ноги распутаю.

Закончив вязать, Елсуков уже было стал приподнимать меня с пола, но Микульский вновь остановил его:

— Рот надо заткнуть, нам совсем ни к чему гостя пугать, если она стонать или, того хуже, кричать станет не вовремя. Возьми уж у меня и платок. Да не комкай ты его. Всему учить надо: сверни жгутом, вставь между зубов, а концы на затылке свяжи.

Как я только сдержалась, когда трактирщик стал своими неуклюжими пальцами вязать платок узлом на моем зашибленном затылке, уж и не знаю. Еще хуже пришлось, когда меня приподняли, протащили по полу волоком и со всего маху швырнули куда-то.

— Не зашиби раньше времени! — крикнул Микульский.

— А и зашибу, что с того? — ответил трактирщик. — Ты бы раньше беспокоился, когда она за тобой следила!

— И давно мы на «ты»? — спросил его высокомерным тоном Микульский, но тут же и добавил: — А и черт с тобой, обращайся, как хочешь. Не до гордости сейчас.

— Вот это верно. Нам обоим теперь не до гордости. Одной веревочкой повязаны и связка та все туже затягивается. Отметь, ваше благородие, что не по моей воле. Ладно. Пойду француза встречать.

Дверь хлопнула. Микульский же, оставшись один, принялся мерить шагами помещение. Четыре шага в одну сторону, развернется на каблуках и четырежды шагнет в обратном направлении. Все это было слышно отчетливо.

Я лежала вначале тихо, не шевелясь. Старалась, чтобы глаза привыкли к темноте, скрашиваемой лишь крохотными лучиками, пробивающимися из-под двери. Заодно прислушивалась и принюхивалась. Слышно, пожалуй, ничего и не было, кроме шагов по комнате. А пахло пылью, плесенью и чем-то кислым. Может, квашеной капустой, может, еще чем.