Елена Усачева - Ночь открытых дверей

Он усадил Леночку с Людой смотреть «мульки», а сам отправился на кухню. Здесь он нашел только печенье и сухари.

Увидеть недовольное лицо Семеновой (ей обещали торт!) Генке довелось не сразу. Когда он с пакетами и чашками на подносе шел по коридору, раздался телефонный звонок.

– Она у тебя? – ахнул в телефонную трубку Майсурадзе.

Генка покосился на поднос, который поставил на тумбочку у телефона, и кивнул.

– И ты еще жив? – продолжал надрываться Вовка.

– А что со мной сделается? – Кармашкин недоумевал.

– Еще как сделается! – пообещал Майсурадзе. – Выгони ее!

Из комнаты мультяшный Домовенок Кузя взывал к своему соседу: «Нафаня, наших бьют!»

– Это ты о ком? – спросил Генка.

– О Семеновой! Это она во всем виновата!

– В чем? – В отличие от Вовкиной повышенной активности Генка был абсолютно спокоен. Больше того, он был уверен, что Майсурадзе бредит.

– Это она журнал украла. Она же весь день пыталась тебя угробить. Она…

– Да ну тебя! – Кармашкин оторвал трубку от уха и с подозрением на нее покосился, словно вирус сумасшествия должен был как раз в эту секунду пролезть через дырочки микрофона и проникнуть в него. – Иди проспись, завтра поговорим!

– Ты до завтра можешь не дожить! – вопил Вовка, но Генка его уже не слушал. Он уже опускал трубку на рычаг, чтобы дать отбой, когда Майсурадзе прокричал: – Только ей не говори!

Кармашкин нажал на рычаг, слова утонули в бесконечных проводах.

– Надо же, – вошел он в комнату, удрученно качая головой. – У Майсурадзе совсем башка расклеилась. Наговорил мне сейчас такого…

– Чур мне с гномиками! – подпрыгнула Люда, хватая дальше всего стоящую чашку. Остальные чашки опрокинулись. Чай плеснулся через край подноса и попал на Семенову. Леночка взвыла.

– Людка! – прикрикнул на сестру Генка, но та уже сидела с ногами в кресле, утопив нос в чашке, и невинными глазами смотрела на брата. – На, вытрись, – бросил он Семеновой полотенце.

– Как же я домой теперь пойду, – сокрушалась Леночка, беспомощно разводя руками. На белом свитере проступали коричневые пятна, светло-голубые джинсы стремительно меняли свой цвет.

– Возьмешь мою кофту, потом отдашь, – невозмутимо предложила Люда, любовно поглаживая гномика на чашке.

– А ты вообще помолчи! – погрозил ей кулаком Генка. – А то… а то… прибью!

– Меня нельзя бить, я больная, – надула губки Люда.

– Сейчас еще больнее будет! – Кармашкин кинул на стол пакет с сухарями. – Быстро пей чай и иди в свою комнату!

– А я что буду делать? – Леночка снова развела руками. Чай на ее одежде начал остывать, и ей становилось прохладно.

– Тоже пить чай, – буркнул Генка, отправляясь в ванную за половой тряпкой.

– А где торт? – запоздало поинтересовалась Семенова.

– В магазине, – отозвался Генка, выходя из комнаты.

Что делать дальше, он не знал. Люду одну оставлять нельзя, Леночку в одиночестве отправлять домой тоже. Приютить у себя Семенову до вечера? Но они здесь передерутся.

Черт, как тяжело с этими женщинами!

Так он и топтался по квартире, не зная, что делать, когда в дверь позвонили.

– Не открывай! – завопила Семенова, падая лицом на диван. – Это он!

– Конечно, он! – захлопала в ладоши Люда. – Папка!

Она метнулась в коридор. Генка бросился следом. Забитый и запуганный, он готовился к худшему.

– Папка! – вопила Люда, повиснув на шее отца. – Пойдем скорее, мы чай пьем!

– Что с тобой? – нахмурившись, спросил отец сына.

Генка стоял перед родителем с перекошенным от ужаса лицом. Но интересовала отца не реакция сына на его появление, а синяки и ссадины, коими щедро была усыпана физиономия Кармашкина-младшего.

– С лестницы упал, – привычно отозвался Генка, отступая в коридор, чтобы хоть как-то скрыть свою неловкость. Все-таки не каждый день он пугается родного папы.

– А-а-а, – протянул отец. – Бывает. – Он, как всегда, ничему не удивлялся.

– Ну, пойдем, пойдем, – прыгала вокруг отца Люда. Она знала, что Леночка папе не нравится и его появление будет лучше всяких намеков, которые Семенова не понимала.

– Счастье, это когда у тебя все дома! – с хрипотцой в голосе вещала мультипликационная ворона. Но в этот момент Генка с ней был не согласен. Быть бы ему сейчас подальше и от дома, и от родственников…

Но судьба распорядилась иначе.

Отец бросил взгляд на замершую Леночку и повернулся к сыну.

– Что это за письма тебе оставляют? – недовольно спросил он, протягивая онемевшему от очередного сюрприза Кармашкину сильно мятую бумажку. – К двери прикололи. Вы, случайно, не в индейцев играете? Нет? Очень похоже!

Любой нормальный отец стал бы немедленно выяснять, что в записке. Но Генкин папа даже не удосужился ее развернуть. Отдал сыну и ушел в свою комнату.

Если отца таинственное послание не заинтересовало, то Леночку от любопытства с дивана словно ветром сдуло.

– Что там? Что там? – вилась она вокруг. – Это для меня, да?

Кармашкин удивленно посмотрел на нее и отстранился. Какое она имеет отношение к этому письму? Никто не знает, что она здесь…

События становились все загадочней и загадочней.

«БОЙСЯ СЕМЕНОВУ ПРИХОДИ НОЧЬЮ К ШКОЛЕ».

Генка покосился на Леночку, от нетерпения закусившую губу, и снова опустил глаза в записку.

«БОЙСЯ СЕМЕНОВУ ПРИХОДИ НОЧЬЮ К ШКОЛЕ».

Бойся… ночью… приходи… Семенову… к школе…

Вот ведь бредятина!

– Ну, покажи, а…

Кармашкин выпустил из рук непонятное письмо.

Следующие полчаса он пытался успокоить рыдающую Леночку. Для начала она порвала записку на мелкие клочки, стала причитать, что ее никто не любит, что каждый норовит обидеть, что она давно слышит за спиной голоса недоброжелателей. Короче, много всего наговорила. А потом утонула в слезах. К концу этой душераздирающей сцены Семенова висела на шее у Кармашкина и тихо всхлипывала.

– Ты меня любишь? – шептала она ему прямо в ухо.

– Угу, – кивал Генка, потому что другого жеста сделать не мог – качать головой в знак несогласия ему мешал Леночкин подбородок, намертво впечатавшийся в его плечо.

– А как ты меня любишь? – не унималась Семенова.

Кармашкин вздохнул.

– Значит, очень любишь, – удовлетворенно всхлипывала Леночка.

– Наверное, – не брался спорить Генка.

– А ты меня ревнуешь?

Кармашкин снова кивнул. Главное в этом деле не спорить и со всем соглашаться.

– А к кому? – мурлыкала Семенова. – К Стрижу?

Генка закатил глаза. Илюха-то ей чем не угодил? Леночка молчание приняла за знак согласия и снова забормотала:

– А к Майсурадзе?

– Особенно к нему! – бодро отозвался Кармашкин. – Ко всем. И к фонарным столбам тоже.