Лев Давыдычев - Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство

— Кое-что я начинаю понимать, — растерянно признался Илларион Венедиктович.

— Сейчас всё поймешь! — пригрозил Гордей Васильевич. — Представь себе, если хватит воображения, такую ситуацию. Появилось на территории мирной страны вражеское военное соединение, вооруженное самым наисовременнейшим оружием. И не успели эти головорезы приступить к своему подлому делу, как все превратились в детишек! Бегают голенькими, потому что детской-то одежды командование им не выделило! — рассмеялся Гордей Васильевич. — Кричат, визжат, играют, дерутся между собой, и мирная страна, которую они собирались поработить, может жить спокойно.

Илларион Венедиктович был неподвижен, как робот Дорогуша, сказал глухо:

— Значит, ты обнаружил нечто общее между изобретением Ивана и моим желанием вернуться в детство?

— Конечно. Вот «Чадомер» — прибор, так сказать, самого мирного назначения. А зверюшки-игрушки рано или поздно будут утверждены как имеющие оборонное значение. Причем важнейшее.

— Но ведь никто до сих пор…

— Вот именно — до сих пор! — в голосе Гордея Васильевича прозвучало раздражение. — А я убежден: не может быть, чтобы «Целенаправленные Результативные Уничтожения» ДО СИХ ПОР не заинтересовались идеей создания зверюшек-игрушек и не увидели, ЧТО можно из неё извлечь для военных целей…

— Хорошо, хорошо, то есть совершенно отвратительно! — вскричал Илларион Венедиктович, но почти сразу же сник и спросил чуть ли не беспомощным тоном: — И неужели дети будут лишены замечательнейшего изобретения?

— Ни в коем случае, — убежденно заверил Гордей Васильевич. — Воспитание детей — сверхнаиважнейший вопрос современности. Вот поэтому, дорогой мой, ни на секунду нельзя забывать о том, что мы в ответе за будущее наших потомчиков. Мы обязаны оградить их от любых вражеских происков. А враги следят за каждым нашим шагом. И каждый наш шаг, если мы что-нибудь провороним,они тут же используют в своих наиподлейших целях!

— Если воспитание детей — сверхнаиважнейший вопрос современности, — задумчиво сказал Илларион Венедиктович, — то почему ты против моей попытки вернуться в детство? Неужели ты не видишь в этом биолого-психолого-педагогическом эксперименте никакого смысла? Подожди, подожди! — не попросил, а потребовал Илларион Венедиктович. — Ведь проводили же крупнейшие медики на себе даже смертельные опыты!

— Когда у них не было иного выхода. Я ведь отлично понимаю тебя, Иллариоша. Да, мы иногда, а может, и довольно часто, не умеем глубоко заглянуть в душу ребёнка. А ещё чаще он и сам не может объяснить, что с ним происходит. Когда же ты, предположим, окажешься среди них своим,ты соберёшь массу интереснейших и даже уникальных сведений. Подожди, подожди! — не потребовал, а приказал Гордей Васильевич. — Но всё это надо делать с умом! Вот мы сейчас же позвоним Ивану, может, он из-за границы уже вернулся. А ты немножко остынь.

Набрав номер, Гордей Васильевич долго сидел с трубкой в руке, взглядами давая понять другу, что не отвечают, хотел уже положить трубку на место, но тут же усталое лицо его расплылось в улыбке, он радостно заговорил:

— Здорово, Иванушка!.. Как съездил?

И лицо его вдруг стало менять одно выражение за другим: удивление, восторг, чуть ли не ужас, затем самый настоящий ужас, растерянность… Согласно кивая и уже не так радостно он сказал:

— Поздравляю тебя, дружище… Сыну, конечно, приветы и поздравления от нас с Иллариошей, он вот тут сидит рядом… Договорились… И ты ему нужен… Завтра у тебя в лаборатории сразу после обеда… Всего тебе, вернее, вам, самого наилучшего… Да, да, до завтра…

Гордей Васильевич долго не мог уложить трубку обратно на рычаг, будто рука его не слушалась, а он просто слишком сильно задумался и не менее сильно растерялся. Когда трубка оказалась (не без помощи Иллариона Венедиктовича) на месте, Гордей Васильевич долго смотрел на него каким-то опустошенным взглядом, покашлял, словно прочищая горло, но голос всё равно прозвучал хрипло и глухо:

— Не забудь, завтра у Ивана в лаборатории после обеда встречаемся… вот так…

— Что там случилось?

— Ни в сказке сказать, ни пером описать. Представляешь, за границей Иван встретил… вернее, к нему сам явился… Представляешь ситуацию… Сын к нему явился. Серж. Сергей, значит, по-нашему. А ведь я этого Сержа маленьким на коленях держал… Считали его погибшим под первой бомбежкой…

— А что ж ты помрачнел? Ведь радость-то…

— Да, радость, конечно, великая, — совсем мрачно согласился Гордей Васильевич. — НО! — крикнул он. — Серж этот — агент иностранной разведки!.. Закрой рот, Иллариоша… Вот так. Иван разговаривал со мной, когда его шпион принимал ванну.

— Агент?!?!?! — еле-еле-еле-еле выговорил Илларион Венедиктович. — Ш… ш… ш…. ш…

— Не шипи. Да, шпион. Ему разрешили вернуться. Во всём собирается раскаяться и так далее. Иван, естественно, на седьмом небе… НО-О-О-О-0!!!

— Гордеюшка, объясни мне причину твоего почти дикого вопля.

— Изволь. Я лучше тебя знаю Ивана. Человек он необыкновенной, просто уникальнейшей доброты и доверчивости… А чего вдруг агент иностранной разведки вспомнил через столько лет об отце? Может, об этом ему напомнила разведка, в которой он служит? А? Может, она, разведка, захотела, чтобы сын ТАКОГО ученого вернулся к отцу?

— Прости, дорогой… — Илларион Венедиктович явно замялся, у него от смущения даже щёки порозовели. — Но ведь… а наши органы безопасности? Неужели ты их… опытнее? Ты вот, видите ли, что-то заподозрил, а они… Неужели ты думаешь, что агенту иностранной разведки, пусть даже сыну ТАКОГО ученого, позволят…

— Да не об агенте я! — вспылил Гордей Васильевич. — Ты прав: не мне о нём беспокоиться. Я о нашем дорогом Иване тревожусь. Ведь ему не пережить,если… Вот ты сегодня сердцем почувствовал, что мне, твоему другу, плохо. И сердце тебя не обмануло. А несколько минут назад, когда я слушал восторги Ивана, — он положил левую руку на грудь, — я почувствовал, что моему другу грозит беда.Сейчас же я абсолютно уверен в этом.

Рассуждения Гордея Васильевича, торопливые и сбивчивые, сводились к тому, что органы государственной безопасности потому так и называются, что обезопасятученого Ивана Варфоломеевича от любой неприятности, какую только может приготовить для него иностранная разведка. Но как отца берется оберегать Ивана Варфоломеевича он, его старый друг. Раз болит сердце за товарища, значит, он нуждается, может, и сам того не подозревая, в помощи.

— Надо знать Иванушку, — убежденно и взволнованно заключил Гордей Васильевич, — и подлейшие методы иностранных разведок.

Через некоторое время Илларион Венедиктович (а они уже шли по улице) признался: