Роберт Стайн - Предательство

Нора взялась за перо. Дрожащей рукой потянулась к стопке бумаги, лежащей на маленьком столике.

И снова уставилась на узкое пламя свечи.

«Нужно закончить повествование до исхода ночи, — подумала девушка. — Времени осталось чуть-чуть».

«Сюзанну и Марту Гуди сожгли в 1692 году. Теперь действие моего рассказа переносится на восемнадцать лет вперед».

«Бенджамин и Мэттью Файеры снова преуспевают в сельском хозяйстве. Жена Мэттью Констанция подарила ему дочку Мэри. Сын Бенджамина Эдвард давно возмужал. Правда, женился он не на Анне Уорд, а на Ребекке, жительнице соседней деревни. У них родился сын по имени Эзра».

«Как много еще предстоит сказать, как много…»

Сделав глубокий вздох, Нора придвинулась к столу. Через несколько мгновений перо снова заскользило по бумаге, продолжая темную историю.

— Временами мне кажется, что наша семья проклята, — пробормотал Бенджамин Файер, придвигая свой стул к длинному обеденному столу. Он досадливо покачал головой, и его поредевшие седые волосы сверкнули в меркнущем вечернем свете, струившемся из окна.

— Ты начинаешь рассуждать, словно капризный старик, папа, — сказал Эдвард сквозь смех.

— Я и есть капризный старик! — объявил Бенджамин с раздражением.

— Как ты можешь говорить о проклятии? — удивился брат Бенджамина Мэттью, входя в комнату и вдых;ш доносившийся издалека аромат жареной курицы. — Посмотри, как процветает наша ферма, Бенджамин1 Как разрастается наша семья!

— Я вижу только, как разрастаешься ты! — проворчал Бенджамин.

Мэттью обиженно замолчал. Когда он занял свое мг сто за столом, всем стало видно, как обтягивает колышущееся брюхо льняная рубашка.

— Зачем ты снова дразнишь моего папу, дядя Бенджамин? — промолвила Мэри, дочка Мэттью, ставя перед отцом блюдо с картошкой и вареными бобами.

— А ты не строй из себя королеву Анну, — парировал Бенджамин.

— Я просто сделала прическу, вот и все, — вспыхнула девушка.

Мэри было семнадцать. От матери, Констанции Файер, ей достались медно-рыжие волосы, белая, как сливки, кожа и застенчивая улыбка. Мэттью же передал в наследство дочери темные пронзительные глаза.

— Чего ты прицепился к девочке? — спросила Бенджамина Констанция, входя в комнату и неся перед собой блюдо с жареной курицей. — Между прочим, Мэри трудилась с полудня — картошку чистила и бобы варила нам на ужин.

— Собирала бобы тоже я, — добавила Мэри.

— Он же пошутил, сестричка, — сказал Эдвард. — Правда, папа?

Бенджамин промолчал. Он уставил свои темные глаза куда-то вдаль, за узкое окошко.

— Папа, — снова позвал Эдвард.

Отец со вздохом перевел взгляд на сына.

— Что говоришь, Эдвард? — проворчал он. — Повтори-ка. Я уже стар и не слышу, как ты бормочешь под нос.

— А где Ребекка? — спросил Мэттью, оглядывая длинный и узкий стол. Действительно, за столом не хватало лишь Ребекки, пригожей молодой жены Эдварда.

— Наверное, занимается с Эзрой, — ответил его племянник.

С твоим сыном с самого рождения одна морока, — заметил Бенджамин., Его громовой голос сделался дребезжащим и резким.

— Эзра, конечно, трудный ребенок, — произнес Эдвард, принимаясь за курицу, — но ты, по-моему, перехватил.

— Я ему дедушка и могу высказать все, что думаю, — ответил Бенджамин с раздражением. — Если тебе не по душе мои замечания, отправляйся обедать домой.

И он указал на видневшуюся в окошке избу Эдварда, стоявшую за пастбищем.

— Охолони, братец, — вмешался Мэггью, вытягивая руки, будто для защиты. — Позволь нам откушать без' твоей обычной приправы.

На пороге появилась Ребекка, ведя за собой мальчика. Его мокрые глаза давали понять, что он недавно сильно ревел. Хотя ему уже стукнуло шесть, Эзра вел себя как сущий несмышленыш. Мать, подавив тяжелый вздох, подняла его на стул и велела сидеть тихо.

У Ребекки были прямые черные волосы, закинутые назад, высокий лоб, оливковые глаза и чувственные яркие губы. До замужества она выглядела живой и бойкой девчонкой. Но шесть лет материнства и работы на ферме прорезали ее чело морщинами, а голос сделали вечно утомленным.

— Хочешь курочки, Эзра? — спросила она.

— Нет! — выкрикнул мальчик и надменно скрестил руки на груди.

— У него сильная воля. Он настоящий Файер, — произнес Бенджамин довольно.

— Нет! — откликнулся мальчик упрямо. — Я просто Эзра.

Все покатились со смеху.

Ребекка положила сыну на тарелку куриную ножку и мягко сказала:

— Скушай свой обед.

— До чего же чудесная у нас семья, — счастливо воскликнул Мэттью, поглаживая свой громадный живот. — Посмотри на сидящих за столом, Бенджамин. Взгляни на детей и внуков. Вспомни, как процветает наша форма и торговый склад. Как же ты можешь говорить, что мы прокляты?

Бенджамин медленно прожевал кусок и только тогда ответил.

— Прокляты, — пробормотал он. — Взять хотя бы новую крышу, которую Эдвард закончил покрывать на той неделе. А прошлой ночью ее наполовину снесла буря. Разве это не проклятье?

Эдвард щелкнул языком.

— И всего-то несколько листов сорвало, папа, — сказал он, берясь за свою оловянную кружку. — Сейчас еще светло. После ужина я залезу на крышу и осмотрю ее как следует. Думаю, ремонт окажется плевым делом.

— Уже темнеет, братец Эдвард, — заметила Мэри. — Разве это не подождет до завтра?

Мэри и Эдвард всегда вели себя, словно родные брат и сестра. Девушка так же близко сошлась и с Ребеккой. В деревне почти что не было молодежи, поэтому Мэри оставалось водить компанию лишь с родственниками.

— Чтобы осмотреть кровлю, света еще достаточно, — произнес Эдвард, подкладывая себе бобов и улыбаясь сестре. — Не кисни. Выбрось из головы дядины слова. На семье Файеров нет никакого проклятья. Единственное, что можно принять за злой рок, это ворчание моего старого отца.

Дружный смех семьи разнесся далеко за пределы не только комнаты, но и дома, достигнув ушей плохо одетого седобородого мужчины, прятавшегося за толстенным стволом старого дуба, росшего на краю небольшого цветника Мэри.

Тщательно замаскировавшись, прижавшись всем телом к дубовой коре, мужчина прислушивался к звукам смеха. Усталые глаза внимательно осматривали кровлю добротного здания фермы. Затем он перевел взгляд на окно дома, откуда доносился аромат жареной курицы.

Мужчина почувствовал колики в желудке. Слишком давно не было во рту и маковой росинки.

Но сейчас совсем не до еды.

Пришло время вспомнить о своем долгом пути. О пути, продолжавшемся многие годы.

Странник почувствовал, как заколотилось сердце под тоненькой рубашкой. Дыхание стало шумным и таким быстрым, что закололо в боку. Мужчина сильнее обхватил дерево, чтобы успокоиться.