Владимир Вафин - Чужаки

— Не надо! Больно... — просил он, размазывая кровь по щеке.

Отчим был глух к его мольбам, в нем не было жалости.

Поначалу мать заступалась за Павлика, просила, уговаривала отчима, но он ничего не слышал в нечеловеческой злобе. И мать, закрыв лицо руками, уходила в другую комнату, к сестренке, родившейся от нового мужа. Может, она боялась, что он уйдет, или того, что опять изобьет ее. Прижав к себе сестренку, она плакала, слыша, как кричит и плачет сын.

А Павлик, побитый, выходил во двор, садился рядом с конурой собаки, обнимал и ласкал ее. Только с Тайной он делился своей болью. Она, как бы понимая его, скулила, терлась об его руки, слизывала слезы. Посидит Павлик с Тайной, и боль как бы отойдет.

Но как-то, вернувшись из школы, он увидел на снегу кровь. Сердце мальчика сжалось в предчувствии беды. Недалеко от конуры лежала мертвая Тайна. Скинув ранец, Павлик унес собаку на конец огорода, выкопал в мерзлой земле могилку и похоронил своего друга, разговаривая с ним, как с живым:

— Ну почему ты не убежала?

Весь вечер он просидел над могилой, плача, пока отчим пинками не загнал его в дом. В ту ночь Павлик так и не смог заснуть, думая о своей несчастной жизни.

Павлик чувствовал, как с каждым днем растет в нем ненависть к отчиму, который для него представлялся зверем, который никого не любит и живет сам по себе, по звериным законам. Однажды, в день рождения матери, не скрываясь от людских глаз, он избил Пашку на улице. Подросток, не вытерпев стыда и унижения, убежал из дома, и поехал к бабушке отца. Баба Маруся, добрая и ласковая, охала и вздыхала, слушая горький рассказ Павлика о пережитом, прижимала к себе рыдающего внука.

— Вот ведь нелюдь какой, нелюдь, — шептала она, гладя Павлика по голове своей сухонькой рукой. — Поживи у меня, Павлуша.

Страдания внука запали в душу бабушке. Как-то, проснувшись, Пашка услышал, как бабушка жаловалась своей соседке бабе Лизе.

— Вот ведь нелюдь-то какой, мальчонку совсем измучил, ну как это все стерпеть-то? А мать-то молчит, сына своего предала из-за этого изувера, Господи, Павлушка-то терпит из-за матери-то своей, что она с этим нелюдем-то живет. Разве так, Господи, можно жить-то? Когда дома одно и то же, пьянки да скандалы. Внука материт по-всякому. И каждый день бьет Павлушу мово, бьет жестоко и без жалости. Тут я дома на кота осерчаю, если он проказничает, и то боюсь его стукнуть. Жалко ведь. Мурзик-то вроде как родной, а он ребенка истязает. Господи, покарай ты нелюдя карой своей небесною.

— Да, Мария, натерпелся Павлик, — вторила ей, вздыхая соседка. — Сколько их, пацанов-то, бегает из дома из-за этих сволочей-отчимов. И дом-то станет ненавистным, если поселится вот такой... Мне вот Вера рассказывала, племянница, она на вокзале работает, что их там с поездов снимают, милиция их ловит, а они все равно из дома убегают и ищут бабушек да тетушек, а их вообще-то нет, так они их придумывают, только бы к кому-нибудь уехать. Сколько их побитых бродяг, у которых отчимы отняли дом и мать! А ведь когда-то жилось им в этом доме хорошо, а теперь и жизни нет.

Слушая бабушек, Пашка почувствовал горечь и, впившись зубами в край подушки, он навзрыд заплакал.

Жить все время у бабушки Пашка не мог: его тянуло к матери, друзьям, и вечером он вернулся. Боясь отчима, он украдкой вошел в дом. Мать заплакала, увидев сына. Узнав, что он был у бабушки, не ругала, покормила и уложила спать. Проснулся он от криков.

— Это ты его распустила, паскуда! — заорал отчим и ударил мать. Она громко заплакала.

Пашка соскочил с постели и, вбежав на кухню, закричал:

— Не трожь ее, нелюдь!

— Что? Что ты сказал? — отчим двинулся на Павлика.

«Все равно не убьет», — подумал Пашка и, сжав зубы, с вызовом посмотрел в холодные, стеклянные глаза, от которых его раньше бросало в дрожь. Отчим ударил его по лицу, из носа потекла кровь.

— Толя не надо, не надо, — причитала мать.

— Заткнись, шалава! — второй удар свалил Пашку на пол. Он лежал, стараясь не заплакать и не застонать.

Мать села на табурет, прижала руки к лицу и горько заплакала.

Ночью, роняя слезы на подушку, Пашка понял, что он чужой в этом доме. У него появилось твердое желание уехать далеко от этой невыносимой жизни, может, к папиной тетке в Крым. Закусив от обиды губы, со слезами на глазах он твердил: «Уеду, все равно уеду...»

Закрыв глаза, он представил себе, как теплый ветер ласкает его лицо, как приятно смывает теплая волна его босые ноги, а глаза ищут в морской лазури белый корабль. «Тогда бы я сел на него, — мечтал Пашка, — и поплыл по всем странам. А когда вернусь, меня встретят бабушка и мать с сестренкой». (Он любил свою сестренку, хотя ненавидел ее отца — его отчима). Машка выбежит ему навстречу, а мама с бабушкой будут удивляться, радостно улыбаясь.

— А Пашка, смотри-ка, капитаном стал, во всем белом! А загорел-то как, аж черный весь, — всплеснет руками бабуля.

Они будут жить вместе, и им будет хорошо и счастливо. А отчима нужно будет отправить на необитаемый остров. Пусть поживет там, может, поймет, как жить среди людей.

Мечта о море притупила боль в спине, и он уснул, улыбаясь чему-то во сне. Утром, собравшись как бы в школу, Пашка вышел из дома и рванул в Челябинск, — на вокзал: Его сняли с Симферопольского поезда, и милиционер повел его в детскую комнату милиции, а когда он отвлекся на пьяного, Пашка сбежал. Он бродил по городу, мимо него по своим делам спешили люди, обходя грязного мальчишку. Кто-то толкнул его:

— Чего ты под ногами путаешься, шпана?

Ночевать на вокзале Пашке не хотелось: боялся попасть на глаза милиционеру. Поздно ночью он забрался на чердак, где уснул на старом диване. А рано утром проснулся от голода. В животе урчало, и Пашка чувствовал слабость. Он поплелся на вокзал. Не дойдя до него, остановился, увидев бегущих навстречу пацанов и услышав трель милицейского свистка. Что-то подтолкнуло его бежать вместе с ними. Последним он юркнул в колодец теплотрассы, и пацаны задвинули люк. В колодце стоял теплый, затхлый воздух.

— Ты чего за нами ломанулся? — с подозрением спросил один из пацанов.

— А они меня вчера поймали, а я убежал.

— А ты тоже бичуешь?

— Как это?

— Как, как... Жопой об асфальт! У кого дома нету. Вот мы из интерната. Меня Бабай зовут, а тебя? — спросил он, протягивая руку.

— Пашка.

— Ага. Его вон — Москва, он по московскому поезду шныряет, — представлял Бабай своих корешей, — а того вон — Уголек, мы его из угля вытащили. Ты вот че, отгадаешь загадку, будешь с нами бичевать. Слушай: если мента поставить на мента и еще на мента, че получится? Пашка задумался и, вспомнив, как отчим называл милиционеров «ментами» и «мусором», сказал:

— Мусоропровод получится.

— Молоток, будешь с нами бичевать, — хлопнув его по плечу,одобрительно сказал Бабай.