Андрей Нуйкин - Посвящение в рыцари

И вот я в тюрьме и ожидаю решения Карлика. Сколько ждать и сколько мне еще остается жить? Кто знает. Может, месяц, может — больше. Стены у моей камеры сложены из огромных гранитных глыб, мокрых, грязных, равнодушных. Как ни колоти по ним — даже сам своего стука не услышишь.

Окошко высоко, но днем несколько лучиков все же освещают охапку слежавшейся соломы — мое последнее ложе. В эти минуты я тороплюсь писать. Не пойму, кто и зачем подсунул мне под дверь бумагу и огрызок карандаша? Может быть, Карлик надеется из предсмертной исповеди выудить секреты поведения таких «самоубийц», как я? А может быть… Во всяком случае, терять мне нечего.

Как я оказался в тюрьме? Изложу главное.

Нам с Задирой удалось разворотить крышу башни и подставить страшную вакцину под солнечные лучи. А пока солнце делало свое дело, мы отражали атаки стражников. Вакцина погибла, мы, увы, тоже. Задира, не желая сдаваться в плен, прыгнул в ров, кишащий спиралями, а я, оглушенный ударом в затылок, угодил в руки врагов.

Но прежде, чем бросить в тюрьму, меня снова привели во дворец Карлика Великого. И состоялся наш

— Итак, дорогой Мой гость, — сказал Карлик Великий после долгого холодного молчания. — Глупость твоя оказалась сильнее Моей снисходительности. Ты рвешься погибнуть «как герой»? Что ж, я вынужден пойти тебе навстречу.

Я молчал. Что еще мне оставалось? На жалость рассчитывать больше не приходилось. Как бы только выведать у Карлика похитрее, всю ли плесень мы извели и что с Задирой.

— Ваше Несравненство, — говорю, — наш поступок… Он ведь от отчаяния. В нем и смысла-то нет совсем! Ну, повредили мы крышу у одной башни, а сколько их у вас и где остальные — даже не знаем.

— Тебя интересует, есть ли у нас еще плесень? Могу тебе доставить перед смертью маленькую радость. Столетия полного послушания слишком притупили нашу бдительность. Мы всю плесень держали в одной башне. Нет у нас ее больше. Хотя Мои академики там все еще ползают, ищут что-то, но, по-моему, только вид делают. Что тебе еще хотелось бы узнать?

— Где Задира? Что с ним?

— Это тот одичавший парень, с которым вы, как коты, бродили ночами по крышам? Говорят, он нырнул к рыбам. Жаль, коллективные казни поучительнее. Но рыбам тоже нужна подкормка, иначе они, совсем как люди, начинают пожирать друг друга. Что еще?

— А тот, который пошел к вам работать?

— За этого спасибо. Таких приводите побольше. Старателен, дело свое знает, в чужое не лезет.

— И еще… Зачем вы уколы людям в спины делали? Ведь вы же могли всем сюда вот… Сколько бы у вас солдат было! Сильных, послушных, а вы…

— Что ж, вопрос интересный. Но боюсь, тебе тут меня не понять… Солдаты Мои послушны, это удобно, но они же совершенно бесчувственны. Хоть на кусочки их режь — им все равно. Понимаешь, они не боятся, не восхищаются, не мучаются, не страдают… Неинтересно быть властелином таких. Абсолютно… Но Мне тоже хочется задать тебе несколько вопросов. Не праздных, поверь. Управляя людьми, мне надо понимать причины их поступков. Ты ведь шел на верную смерть. Зачем? Почему? Или ты веришь в загробную жизнь?

— Папа говорит, что того света нет.

— Вот видишь. А если так, какая тебе после смерти разница, в какое место Моим лодырям будут уколы делать? Надеялся, что про тебя будут петь песни, слагать баллады?

Я вспомнил толпу под балконом и с горечью покачал головой. Нет, на признательность сереньких я не рассчитывал.

— Так раскрой же, наконец, эту непонятную для меня логику — логику самоубийц. Иначе я снова что-нибудь упущу, столь же важное.

— Просто было жаль этих мальчиков в девочек… И злость брала, что все тут у вас над ними издеваются…

— А вдруг им хочется, чтобы над ними издевались? Такая мысль тебе в голову не закрадывалась?.. В коммунизм ты, конечно, веришь?

— Верю.

— И о всеобщем счастье, стало быть, заботишься?

— Забочусь.

— А вот я, чтобы быть счастливым, должен тиранить других. Значит, при вашем коммунизме я был бы несчастным. Уже не получается ВСЕОБЩЕЕ счастье!

— Ну, какое же это счастье — издеваться над слабыми? Это же просто бессовестность.

Глаза Карлика блестели холодно и зло, но он вполне владел собой. Даже улыбался:

— Педагоги и детские писатели уверяют в один голос, что детство — самая счастливая пора. Вот я и продлеваю счастье людям. Чем ты не доволен?

Гнев помутил мой разум.

— Ты… ты не Карлик Великий, — крикнул я ему. — Ты обычный горбун, маленький, злой и протухший… Ха-ха-ха…

— Вот как? — невозмутимо переспросил Карлик, но глаза его налились свинцом. — Похоже, что беседы Платона с Сократом у нас с тобой не получилось. Ну что же, беседу продолжит кто-нибудь из Моих, так сказать, узких специалистов, из тех, у кого ум не столько любознателен, сколько пытлив, ха-ха-ха. Во время разговора с ними, как показывает практика, смеются редко.

— Можете меня не запугивать, — храбрился я со страху. — Мне все равно умирать… Чего мне бояться?..

Карлик смотрел на меня с иронией и пониманием.

— Где уж нам напугать такого витязя! Что ж, отвагу я ценю, могу за нее тебя даже помиловать. На самом деле — ты убил нескольких стражников, справедливо будет, если ты заменишь хотя бы одного из них.

— Чтобы я пошел служить в вашу армию?!. Ха-ха.

— Ну, пока-то ты жидковат слишком для армии и недостаточно дисциплинирован, но если тебе сделать небольшой укольчик сюда вот, в затылочек, то аппетит у тебя станет вдруг просто замечательным. Ты будешь есть целыми днями. У моих солдат, можно сказать, не жизнь, а санаторий. Станешь сильный, смелый, послушный. Все эти глупости про всеобщее счастье мигом забудешь… На маневрах Мои солдаты, я слышал, иногда даже сено начинают жевать — такой у них аппетит здоровый, ха-ха…

— У вас же нет больше плесени, — холодея, возразил я Карлику. — Чем же вы сделаете мне укол?

— Плесени нет. Но некоторый запас вакцины имеется. Теперь его весь придется использовать для набора рекрутов, так, кажется, это называется в других странах. Солдаты теперь для нас на вес золота.

— Ваше Несравненство! — взмолился я. — Казните меня, пожалуйста!.. Я вас очень прошу!.. Вы же сами говорили — это нужно для назидательности… А то вас слушаться перестанут… Ваше Несравненство!!!

— Ну вот, а говоришь: чего бояться? Торопитесь вы все, молодежь. Жизни не знаете, вот и храбрые. Хорошо. Я подумаю… Уведите его.

Это были последние слова, которые я слышал.

Если эти заметки вырвутся на волю, за реку, очень прошу передать их папе. Маме, наверное, не надо — будет только сильнее плакать. Ей скажите, что я старался выполнить ее просьбу — когда чего не понимал, не стеснялся советоваться и зря не рисковал. Но, наверное, это просто невозможно — быть рыцарем, мужчиной и не рисковать. Пусть она на меня не сердится. А если записи мои попадут в руки того, кто считает себя рыцарем, то прошу его отыскать тот зоопарк. Вдруг Карла не соврал? Вдруг Маленький принц до сих пор сидит в ящике для барашка?