Ота Гофман - Побег

или «Паровоз», потому что, возвращаясь с улицы, он пыхтел за четверых и сразу заполнял собой весь дом. Свистнет напоследок внизу мальчишкам — потом пыхтенье и топот по лестнице, точно подымается стадо слонов. И вот уже звонок в передней.

— Привет, мам!

Влетает, запыхавшись — и сразу на кухню.

— Саша!

Оглядывается: за ним по всему полу ошметки спрессовавшейся на подошвах грязи.

— Ботинки!

Вечно он забывает переобуться в передней. Так бы сам себе и двинул по уху. Ведь заранее известно, что будет дальше, некоторые фразы он помнит назубок, как стихотворение: «Если еще хоть раз я увижу тебя с этими Соммром и Слипейшем, можешь больше домой не показываться! Ты только взгляни на себя!»

Какой у него вид, он отлично знает. Потому-то и хотел через кухню прошмыгнуть в ванную. Но теперь покорно возвращается, снимает башмаки, подбирает с линолеума грязь (только пусти этого мальчишку на улицу, он за час перемажется по уши!) и обещает:

— Я отмоюсь.

Запирается в ванной и откручивает кран так, что водогрей с шумом вспыхивает (чтобы мать слышала), а брызги разлетаются во все стороны. Из-за двери сквозь плеск льющейся воды доносится приказ:

— Ноги тоже!

— Хорошо, мам.

Осмотрев прожженную майку, он сует ее в корзину с грязным бельем, на самое дно.

— И уши!

— Ладно!

Включает душ. Струйкой воды подталкивает лежащую на дне ванны пластмассовую лодочку. Другой рукой размазывает на груди и животе боевую индейскую татуировку.

— Саша!

Вздрагивает. Голос с другой стороны, не из кухни.

— Сейчас, пап!

Еще раз пускает по воде лодочку. Вытирается, половину грязи оставляя на полотенце. Снова натягивает трусы. Из кармана брюк выуживает спичечный коробок. Прячет его. Проводит по зубам щеткой с пастой «Жемчужина». У пасты привкус апельсина. Полминуты сплевывает белую сладкую пену. Потом отпирает дверь и выходит.

Обычно ему удавалось оттянуть расплату, но в конце концов она настигала его с железной закономерностью. Дохни на меня. Ты курил? Нет, чистил зубы. Головомойка за прожженную майку, запихнутую на дно корзины, откладывалась на завтра. Это уж как пить дать. Но комната, куда он вошел после ванной, грозила головомойкой СЕЙЧАС. Он понял это, едва ступил босиком на ковер. У окна светился экран телевизора. Передавали последние известия, но никого не интересовало наводнение в Италии. И визиты иностранных министров тоже. Отец изучал содержимое Сашиного портфеля. Тетради. Растрепанный дневник. Играл на уроке. Арифметика — стр. 27. Забывает дома учебные принадлежности. Принес в школу иголки. Но это все старое, тут уже стоит подпись родителей. Прилеплял к парте жевательные резинки. Ого, кажется, будет гроза.

Отец спрашивает:

— Ты почему не выучил стихотворение?

— Какое? — Он пытается оттянуть время. — Про пса?

Хотя проще сразу сознаться: забыл… Но, очевидно, это еще не все. Взгляд отца становится строже, потому что строчкой ниже он читает:

При выходе из школы подставлял товарищам ножку. Выкрикивал неприличные слова.

Саша пробует защищаться:

— Да, а зачем Шалкова мне листьев за шиворот напихала? Пап…

— Какие слова ты выкрикивал?

Бац.

От второго подзатыльника Саша увернулся.

На экране готовятся к старту гоночные машины. Какие слова ты выкрикивал? Машины мчатся по асфальту, перегоняя друг дружку. Я исправлюсь. Вот увидишь. С завтрашнего дня. На крутом повороте две машины сшиблись. Увидишь, пап… Саша страшно медленно собирает портфель, запихивает в него дневник и пятится к двери, не отрывая глаз от экрана, чтобы не упустить финиш. В дверях не выдерживает — останавливается.

— Пап, можно я посмотрю?

Взгляд, которым его удостаивают, достаточно красноречив. Лучше убраться подобру-поздорову.

Детская настольная лампа. На ней сидит игрушечный жучок и жужжит. Надоело! Что он, маленький? И стихотворение тоже надоело. Саша повторяет его уже, наверно, в десятый раз. Занудным голосом тянет:

По оконному стеклу ползут капельки дождя. Звякают о карниз. Саша поправляет себя:

Верный пес Джульбарс. Индейские лазутчики подползли совсем близко… Через стену комнаты слышится завывание ветра. Голоса. Это телевизор. Там идет фильм. И хотя по вечерам Саше смотреть не разрешается, он сплетал из обрывков долетающих фраз удивительные истории.

Вот он в сотый раз становится Человеком, проходящим сквозь стены. Человеком-Невидимкой. Или всеми покинутым шерифом из «Равноденствия» — недавно прочитанной книжки про ковбоев. Покинутым даже женщиной, которую он любил и которая во время прогулки напихала ему за шиворот листьев. «Стишок я уже знаю», — решил он. Не снимая пальца с курка, прикрываясь подушкой, хладнокровно, поодиночке перестрелял всех, кто явился с намерением убить его.

Бум!

Трах!

Раненный из засады в плечо, перевернулся на бок и сказал растерявшейся Шалковой:

— Пустяки! Я затяну повязку зубами. Если бы ты тогда не разревелась, я бы не получил замечания.

Перед смертью успел вспомнить: под кирпичом возле гаража припрятаны капсюли. В жестяной коробочке. Если дождь не перестанет — крышка, подмокнут. Утром надо достать их оттуда. Как бы не забыть!

И еще набрать чернил в ручку.

Куча дел.

Саша погасил свет. Жучок продолжал тихонько жужжать. Чтобы он угомонился, надо попасть точно в самую середину кнопки выключателя.

На рожденье попрошу настоящую лампу. Взрослую.

Во тьме порозовел потолок. С улицы донесся крик. В соседней комнате отворили окно. Потом кто-то пробежал к двери. По стеклу ползли дождевые капли. С воем промчалась пожарная машина.

Дождь стал оранжевым.

Саша вскочил с постели.

Прошел по опустевшей квартире.

Вдалеке, над холмом, небо лизали языки пламени.

В углу комнаты светился экран телевизора: ветер гнул на нем деревья, по кладбищу, среди крестов пробирался мальчик в старомодной курточке, какие носили в прошлом веке. Что-то, прежде казавшееся деревом, вдруг ожило и протянуло к нему руку.

Саша почувствовал ее на своем горле.

И быстро закрыл глаза.

Утром он сказал:

— У меня болит горло.

Чтобы не ходить в школу. Воротничок давил, словно чьи-то пальцы. Они постепенно сжимались и не отпускали.

— Знаешь, что ночью был пожар?

— Где?

— Сгорел сарай на горке. Возле поселка.

Залпом выпил две чашки чаю с лимоном, даже не почувствовав, что глотает. Мать измерила ему температуру.