Валентин Ховенко - Сыщик с плохим характером

По дороге я зашел в какой-то задрипанный магазинчик и попросил взвесить триста граммов ветчины.

Плотная, похожая на Шварценеггера, продавщица читала роман. Не поднимая глаз от книги, тетка сообщила задумчиво:

— Она — зеленая.

— Отлично! Беру!

Шварценеггерша продолжала читать. Я нетерпеливо постучал монеткой по прилавку.

— Пожалуйста, триста ветчины!

По-прежнему не отрываясь от романа, она спросила:

— Для собаки, что ли?

— Ну да! Такая зануда: не ест свежее.

Продавщица вздохнула, заложила книгу сторублевкой и бросила на весы заветренный шмат ветчины. Цвет у него был не зеленый, а скорее, серый.

— Похуже ничего нету? Знаете, чтоб с запашком!

Она покосилась на меня:

— Разыгрываешь, небось?

Я вздохнул:

— Если честно, это не собака.

— А кто?

— Крокодил. Вот такой длины!

— Гена? — прищурилась она.

— Почему Гена? Гоша! На птичьем рынке приобрели.

Женщина убрала ветчину и опять уселась за роман.

— Иди, мальчик, уроки делай!

Я пожал плечами и вышел.

…Степа переспросил:

— Значит, воет волк, а потом — отбой?

— Ну! И никто ничего не говорит. Ни слова.

— Очень интересно. Ты понимаешь, что это значит?

— Конечно! Он не хочет, чтобы я узнал голос. Это кто-то из своих. Но кто? Трухнов и Беляев отпадают. Федька Маслов тоже. Кривулина ты сам отмазал. Мартышка, что ли?

— О Вите Мартынове я справлялся, — заметил ворон. — Он не способен спуститься с крыши по веревке. У парня страх высоты. Именно поэтому Мартышкин дедушка застеклил лоджию: внук боялся выходить на нее.

— Ты подслушал разговоры во дворе? — догадался я.

Он кивнул.

— А вчера я летал в Саратов.

Я опешил.

— Зачем?

— Твоего брата проверял.

— Ты в своем уме? — возмутился я.

— Это для тебя он брат, а для меня — такой же подозреваемый, как и все. В принципе он мог бы на один день смотаться из Саратова в Москву и ограбить квартиру. Но оказалось, все в порядке. Юра с соревнований не отлучался.

— Саратов — это же бог знает где! На Волге!

— Я летал на самолете, — сказал Степа.

Я засмеялся.

— Пожалуй, мне пора! — засобирался сыщик. — Хочу проверить еще одну любопытную версию.

— Какую?

Он промолчал.

— А мне что делать, Степа? Продолжать трепаться во дворе про звезду? Всех уже тошнит от нее!

Ворон внушительно проскрипел:

— Ты делаешь важное дело, Дима. Очень важное. Если ты думаешь, что расследование преступлений — это сплошные погони, перестрелки и все такое, то ошибаешься. Девяносто процентов усилий сыщика уходит на кропотливую скучную работу. Без нее никак не обойтись.

Я заметил в траве полуистлевший прошлогодний окурок. С нарочитой брезгливостью поднял его двумя пальцами и отправил в карман куртки.

— Потом в урну выброшу!

Степа промолчал. Решив, что почва подготовлена, я спросил:

— А как ты вообще заделался сыщиком, Степа? Ведь не с бухты-барахты?

Ворон наклонил голову и оценивающе посмотрел на меня, как бы прикидывая, стоит ли рассказывать, а потом проронил сдержанно:

— У меня был хороший наставник.

— Сыщик?

— Майор Московского уголовного розыска.

— Человек? — удивился я.

— Естественно. Воронам воинских званий пока еще не присваивают. Николая Даниловича оболгали и уволили из органов. А у него — два ордена Красной Звезды! Он страшно переживал. А тут подвернулся я — ну, и…

— Как это, подвернулся?

Степа помрачнел.

— Знаешь, что такое дачный сортир?

— Кто же не знает! Будка с таким сердечком. А в полу — круглая дыра. Спускаешь штаны, присаживаешься — и вперед.

— Вот-вот, — сухо подтвердил он. — Когда мне от роду было три месяца, я попал в выгребную яму под сортиром. Мальчишки швырнули.

— Сволочи! — вырвалось у меня.

— Выбраться я не мог и стал уже захлебываться в вонючей жиже. А Николай Данилович меня вытащил. Принес домой, отмыл. От меня потом еще месяц пахло. Он был холостяк, и я стал жить у него. Майор всему меня научил: говорить по-человечьи, летать и многому другому. В сыскном деле он был гений! Со временем мы с ним нашли того, кто его подставил, и вывели на чистую воду. В тюрьме сейчас. Жуткий тип. Полковник, между прочим. К сожалению, в отставке здоровье Николая Даниловича пошатнулось — прошлой весной он умер.

— Неужели ничем нельзя было помочь?

Степа вздохнул:

— Застарелая язва желудка. Светлый был человек, редкая умница.

— Жаль, что мы раньше с тобой не встретились! — воскликнул я. — У меня отец — отпадный хирург. Он бы ее вырезал, язву — и все!

Ворон печально тюкнул клювом по ветке.

— Конечно, жаль. Правда, Николая Даниловича оперировали в лучшей клинике города Франкфурта. Это в Германии. Я организовал. Но, видно, не судьба.

— Организовал? Ты? — поразился я. — А как же виза, заграничный паспорт, деньги?

— Это была не проблема. — Степа, разминаясь, потрещал сначала одним крылом, потом другим. — Не забывай, что я могу проникнуть практически куда угодно: и в банк, и в посольство.

Я стоял с открытым ртом и обалдело смотрел на него.

— Когда будешь покидать парк, не забудь про окурок! — усмехнулся ворон.

…Расположившись на Юркином диване, мы со Светкой резались в подкидного. Когда брата не было дома, я всегда занимал его диван, хотя у меня имелся точно такой же. Юркин почему-то казался уютнее.

Светка вдруг спросила:

— Дима, а что там с моей звездой не в порядке? Ты ребятам рассказываешь…

Я сделал таинственное лицо:

— Секрет.

Но Алябьева тащила и тащила из меня жилы, и я объяснил:

— Это просто приманка! Вор должен забеспокоиться — и выйти на меня, чтобы узнать, что да как.

Зазвонил телефон. «Волк!» — мелькнуло у меня. Я осторожно поднял трубку.

— Алло!

Глухой и далекий, как со дна океана, голе проговорил:

— Через десять минут будь в кафе «Ромашка». Один!

Кафе «Ромашка» было через дорогу.

— А кто это? — спросил я.

Голос ответил:

— Это по поводу цацки со стекляшками. Приходи один, понял?

И трубку повесили.

Светка вопросительно смотрела на меня.

— Насчет долга, — небрежно сказал я. — Один парнишка хочет баксы отдать. Посиди! Я туда и сразу обратно.

Она надула губки.

— Я с тобой, Дима.

— Нет! — отрезал я. — Ему не нужны лишние свидетели.

Алябьева сделала квадратные глаза:

— А почему?

— Из тюрьмы смылся!

Я сунул ей в руки журнал «Футбол».

Если бы Светка увязалась за мной, наверное, не произошло бы то, что произошло.

Застегивая на ходу куртку, я вошел в лифт и стал вспоминать, где я слышал этот голос. Говорили явно через платок или через перчатку, но голос все-таки показался мне знакомым! Спустившись на первый этаж, я шагнул из глубины — и вдруг что-то с силой обрушилось меня сзади. В глазах потемнело. Я вырубился.