Юрий 3банацкий - Тайна соколиного бора

— А мы к тебе! — еще издали крикнул Тимка и побежал, а Савва и не подумал ускорить шаг: он шел спокойно, неторопливо.

Тимка и Савва — неразлучные друзья: вместе ходили в школу, вместе ловили рыбу; даже работу, порученную матерями, выполняли вместе. Их беседы были непрерывным спором. Тимка был вспыльчив, любил преувеличивать, а иногда и извращать до неузнаваемости' события, вещи и явления. Савва же, наоборот, был рассудителен, больше молчал, чем говорил. Он всегда терпеливо выслушивал горячие фантазии своего приятеля, но чаще только для того, чтобы потом уверенно и немногословно разбить их.

— А дед Макар вчера поймал двухпудового линя, — говорил, например, Тимка. — Когда он нес его домой, хвост волочился аж по земле. Эх, Савка, если бы поймать такую рыбину! Одного жира пуд можно вытопить, правда?..

Савва спокойно смотрел большими сине-зелеными глазами на воду, стараясь не моргнуть, чтобы не прозевать, когда шевельнется поплавок. Ни единым движением Савва не выдавал своего отношения к сказанному, будто ничего не слышал и не видел, кроме своего поплавка.

И уже тогда, когда Тимка заканчивал одну сказку и собирался начинать новую, еще более неправдоподобную, Савва тихим, спокойным голосом спрашивал:

— Ты сам видел?

— Кого видел? — настораживался Тимка.

— Да линя же.

— Какого линя? — удивлялся тот.

— Которого дед Макар поймал.

— Было мне время смотреть! Люди говорили.

— Ну и наврали!

— Такой человек говорил, что правда, — упрямо защищался Тимка.

Но не менее упорным был теперь и Савва:

— Неправда! Двухпудовых линей не бывает.

Тимка понимает, что перегнул. Но он не был бы Тимкой, если бы так легко отступился от сказанного:

— Да разве ж линь? Со-ом! Знаешь, какие сомы?

— Все равно неправда.

— Скажешь, не бывает таких сомов?

— Сомы бывают и покрупнее, но пуд жира из сома все равно не вытопить.

Тимка видел, что не вывернуться.

— Да не будем спорить, — миролюбиво заявлял он наконец. — Идем в село, и тогда увидишь, чья правда.

Тимка искусно переводил разговор на что-нибудь другое. Спокойный и неумолимый Савва снова отвергал его забавные, но неправдоподобные выдумки.

Эту слабость Тимке легко прощал не только его задушевный друг Савва — прощали ее все. Тимку любили за остроумие, буйный полет фантазии, а главное, за то, что был он не только говорун, но и мастер на все руки: и стихотворения лучшего в классе никому не удавалось написать, и сказки лучшей никто не рассказывал, и планера никто не смастерит лучше, чем он…

Мишка очень обрадовался друзьям, зная, что они не меньше, чем он, взволнованы сегодняшними событиями.

— Слышишь? — спрашивал Тимка у Мишки, указывая глазами в ту сторону, где за селом рявкали орудия. И сам отвечал на вопрос: — Идет, гад!..

Мишка не спорил. Не спорил в этот раз и Савва. А взволнованный Тимка спрашивал друзей:

— Что же делать? — Не ожидая ответа, он сам сразу же предложил план действий: — Немедленно идти к красноармейцам и попросить оружие — пойдем бить фашиста! Чего ты смотришь? Думаешь, не умею стрелять? Мой дядька Михайла — он майор в Красной Армии, — когда приезжал в отпуск, давал мне стрелять. И из ружья-двустволки и из пистолета! Я еще дикую утку как стукнул — только перья посыпались!

— А утка полетела, — вставил Савва.

— Куда полетела? У меня полетела? Ну, брат, дудки! Мы с дядькой Михайлой ее домой принесли.

Мишка вспыхнул:

— Да что ты мне тут врешь про уток! Тут немец идет, а ты врешь… Дядька Михайла так бы и дал тебе стрелять — разве у него патроны дареные!

— А ну вас! Рассказывай… — недовольно насупился Тимка.

Он умолк и отвернулся, как человек, несправедливо обиженный в своих лучших чувствах.

С предложением выступил Савва.

— Если Гитлер и в самом деле придет, подадимся с нашими войсками, — сказал он.

У Мишки угольками вспыхнули глаза, но сразу же блеск этот погас, и он безнадежно проговорил:

— Не возьмут.

— Возьмут! — уверенно сказал Савва.

Тимка забыл о своей обиде:

— Честное слово, возьмут! Я видел в одной части мальчика еще меньше, чем мы. Лет десяти. В шинели, шапка со звездой и сабля маленькая… Да что там говорить— свои чтоб не взяли!

И Тимка стал горячо рисовать всю привлекательность жизни трех друзей в воинской части, на полных правах военнослужащих.

Его опять прервал Мишка, не любивший дослушивать до конца Тимкины россказни:

— Еще бабушка надвое гадала — удастся ли, а ты уж залетел неведомо куда! Еще упросить надо, чтобы взяли.

На этот раз Тимка не обиделся:

— Да возьмут же! Тот хлопец говорил, что его даже позвали…

Вмешался Савва:

— Чего там спорить! Идем за село, узнаем, что делается, а тогда видно будет…

Рысцой, словно впереди ожидала их веселая игра, ребята окольными дорожками побежали за село.

— А как же матери? Что с ними будет? — переводя дыхание после быстрого бега, спросил Тимка.

Но Мишка и Савва только насупили брови.

За селом, где-то на Днепре, гремели орудия, и тягучее, непрерывное эхо от выстрелов перекатывалось в утреннем воздухе.

С высокого холма было видно далеко. Взобравшись на его вершины, мальчики осмотрелись. Никаких перемен нигде они не заметили — все было так, как и всегда.

Артиллерийская канонада прекратилась; вокруг стало тихо и спокойно, как будто не было никакой войны, а только где-то стороной прошла сильная гроза.

Мальчики вглядывались в даль. Река, протекавшая под горой, подковой огибала село. Над рекой плыл туман, колыхался, золотился под солнцем, уже посылавшим из-за далекого горизонта щедрые лучи. Неоглядная даль напоминала бескрайнюю реку или, вернее, море с черными островами.

Ребятишки настороженно вслушивались в тишину, прощупывали глазами все островки в воображаемом море. Они озирали долину с любопытством и страхом.

Тимке привиделись среди тумана, который уже начал понемногу рассеиваться, какие-то причудливые фигуры, подвижные тени, и он упорно доказывал, что это фашисты. Савва молчал, а Мишка не хотел и слушать такие глупости.

За селом, из-за горизонта, рядом с черным остовом недвижного ветряка, медленно выплывало огненно-красное солнце. Безбрежное туманное море сразу зарделось, вспыхнуло, заиграло яркими переливами. Чем выше поднималось солнце, тем быстрее рассеивался туман. Он уже не напоминал море. Через его прозрачную завесу, как сквозь матовое стекло, пробивались зеленые приземистые кусты, полоски нескошенных лугов, истоптанных скотиной, тысячами человеческих ног и колес; вдали чернел большой лес. Знакомая речка была теперь как на ладони; она текла за селом тихо и спокойно, поблескивая цепью своих округлых озер, сообщавшихся одно с другим узенькими проливами.