Анелюс Маркявичюс - Призраки подземелья

Снова раздался стук в стену, упало еще несколько кирпичей, пролом увеличился. Через него ввалились пятеро мужчин. Один из них был дворецкий Радвилы. Я узнал его сразу. Все были со свечами, и у каждого либо мяч, либо алебарда. Шли осторожно, озираясь, совали свечи в углы и тыкали мечами в ниши. У меня на лбу выступил холодный пот. Тихо сказал я про себя: «Господи, отврати от слуги своего оружие этих еретиков, и пускай его острие обратится против самих безбожников». Кто-то, проходя мимо, ткнул мечом в нишу, где я спрятался, и я едва не вскрикнул: лезвие разрезало мое платье, коснулось бока, однако не ранило. Я горячо возблагодарил всемогущего за эту милость. Но следом шли еще двое, и при одной мысли, что совсем случайно острие меча может вонзиться в мое тело, кровь стыла в жилах. Один из разбойников был всего в нескольких шагах. Он тщательно ощупывал мечом каждый закоулок. Шаги звучали все громче, слышалось царапанье стали о стену или глухой удар меча о пустую бочку. Ожидая смерти, я зажмурился. Когда открыл глаза, свеча удалялась от меня. Я во второй раз возблагодарил всевышнего за то, что он удалил опасность. Оставался еще один еретик. Он шел почти посередине прохода и помахивал алебардой. Я спасен! С трудом сдержал я крик благодарности отцу небесному. Но в это время еретик протянул в мою сторону свечу, должно быть, он увидел меня, ибо раздался жуткий крик, и с перекошенным от страха лицом он бросился назад, крича: «Дьявол! Дьявол!» Однако через несколько шагов он упал и начал дергаться в конвульсиях.

Остальные испуганно бросились к отверстию. Я глухим голосом проговорил:

— Адские врата распахнуты, ступайте все к своему хозяину Люцифе́ру!

Один из них, пробегая мимо, бросил в меня свечу и крикнул:

— Сгинь!

Я поймал ее на лету, задул пламя и снова сказал голосом более твердым, нежели прежде:

— Сатана соскучился по своим чадам, спешите в его объятия.

Все уже пролезли обратно через пролом, только самый первый лежал ничком посреди подвала: должно быть, всевышний забрал его душу. И вдруг тот, что бросил в меня свечу, вернулся, поднял алебарду и сказал:

— Пусть меня унесет рогатый, если это не отец Хауст! Сотню раз сдери с него кожу, десять раз повесь — все равно я его узнал бы. Неужто это его черт принес сюда? Пойду посмотреть. Будь что будет.

При этих словах я тотчас узнал Карла Зи́гирта — протестантского [16] Протестанты — сторонники движения, направленного против господства католической церкви в экономической, политической и культурной жизни ряда европейских стран. Это движение получило широкое распространение в XVI веке. Протестанты выдвигали лозунг реформации церкви, включая и христианское вероучение, поэтому католики считали протестантов вероотступниками, еретиками. священника, который однажды попал к нам в руки. И кровь в моих жилах застыла. А он, засветив свечу, подошел, приставил алебарду к моему животу и, поворачивая ее, завизжал:

— Ха-ха-ха, вот кто попался! Отец Хауст, какая приятная встреча, будешь моим гостем!

Я сказал:

— Отстань, еретик, я тебя не знаю и знать не хочу.

Но он только сильнее прижимал алебарду.

— Не знаешь, отец Хауст? С чего бы это твоя память ослабла? Может, кое-что напомнить?

Он распахнул одежду: на груди и животе его краснели шрамы в виде крестов, и мне стало дурно.

— Что, все еще не припомнишь подвал, костер и раскаленное железо? Не очень-то нежно вы обращались со мной тогда, заставляя отречься от своей веры. Но я не сержусь, я просто вне себя от радости, что встретил сейчас такого приятного знакомого.

Оправившись от страха, подошли и его сообщники.

— Что он тут прячет? — Один из них потрогал мою немного оттопырившуюся одежду.

Я решил не отдавать сокровища, даже если бы меня рубили на куски. Но они увидели, что оклад выложен золотом, унизан жемчугом, бриллиантами, и вырвали его, а меня схватили, как черти грешную душу, завязали глаза и потащили с собой.

Выбравшись через пролом, мы долго шли, то подымаясь, то опускаясь куда-то. Потом заскрипела железная дверь, и я почувствовал сквозь повязку дневной свет.

Пройдя длинным извилистым коридором, мы очутились в какой-то зале, и я остался стоять один. Вскоре послышались шаги, с моих глаз сорвали повязку — передо мной стоял еретик Радвила и теребил свою бороду. Он посмотрел на меня мрачным взглядом, ткнул мне в лицо оклад и грозно крикнул:

— Где взял? Как он очутился у тебя?

Я молчал. Он нервно комкал в кулаке свою бороду и тихо, но угрожающе сказал:

— Говори, ты, иезуитское отродье, где взял оклад, а не то велю содрать шкуру.

Я сказал:

— Без воли всевышнего ни один волос с головы моей не упадет. Ваша светлость не имеет права оскорблять и унижать меня. Прикажите наказать ваших людей, осмелившихся напасть на меня и ограбить духовное лицо.

Он посмотрел на меня и хмуро махнул рукой своим.

К нему бросился Карл Зигирт:

— Ваша светлость, позвольте мне попотчевать его, мы с ним старые знакомые, я хочу отблагодарить его.

Господи, во славу твою эти муки приношу, да простятся мне мои прегрешения! Будто волки, набросились еретики на твою овцу, вырванную из священной паствы, и мучать стали.

Мое грешное тело покрылось выжженными красными язвами, и с каждым прикосновением раскаленного железа оно дергалось, будто я на жаровне извивался. Я молился, чтобы господь придал мне силы и чтобы я мог отомстить своим врагам. Дабы смог я так же, как они сейчас смотрят на мои страдания, смотреть на их страдания, во сто крат более страшные. И когда я весь горел как на угольях, то донесся до меня голос главного еретика:

— Если не скажет, отвести в подвал и вырвать язык.

Меня охватила слабость, но и ты, господи, идя на Голго́фу, споткнулся. Сатана подсунул грешную мысль, и я, спасая свое мерзкое, жалкое тело, раскрыл им много тайн из жизни нашего ордена, способы борьбы с безбожниками и еретиками, которые не имел права раскрыть даже перед лицом смерти.

Радвила все выслушал и сказал:

— Я лишь попугал, не собираясь карать, не знал, что ты такой слабый духом. Но теперь ты выдал своих и ни им, ни нам не нужен.

Он дал знак слугам и повелел:

— Вывезите эту падаль куда-нибудь за город, чтобы не оскверняла моих покоев, и бросьте. Он недолго протянет.

Велик ты, о господи, в своем милосердии и милости! Когда я, несчастная тварь, недостойная быть у ног твоих, полная алчности, противнее противнейшего червя этой земли, выдавшая святую церковь, своих братьев, мня себя погибшим и едучи в повозке, богохульствовал и бранился, что ты оставил меня, — то ты, только испытав меня и увидев, сколь слаба моя вера, снова явил свою божескую милость, хотя я тысячи раз был достоин виселицы за свои гнусные прегрешения.