Р. Стайн - Маска одержимости: Начало

И еще тяжелее — иметь двух младших сестер-бестолковок.

Впрочем, обе они премиленькие — с этими их светлыми кудряшками, большими голубыми глазенками, вздернутыми носиками, ямочками на подбородках и заливистым хохотком.

Папа называет их лепрекончиками.

Лепреконы живут по легендам в Ирландии, откуда он родом. И он считает, что это комплимент. Но я смотрел передачу про лепреконов, и там говорилось, что это такие мелкие злыдни, которые вытворяют всяческие пакости.

Долли и Дэйл затеяли хоровод вокруг большой тыквы, распевая какую-то дебильную хэллоуинскую песенку. Дэйл ухватила меня за руку и попыталась втянуть в хоровод.

Только черта с два.

Давайте по чесноку. Мне на этом поле было крайне не по себе. В смысле, темнота там была — хоть глаз выколи, а змеевидные побеги вполне могли скрывать полчища самых настоящих змей. И всякой прочей нечисти.

Короче, поле было — хоть ужастик снимай.

Тем не менее, я обязан был демонстрировать мужество — из-за девчонок. Я ведь старший брат и это моя обязанность, верно?

Я вырвался от них и отступил на пару шагов. Толстые листья прошуршали по штанинам джинсов. От этого у меня по спине пробежал холодок.

А потом, в темноте, я вдруг увидел пару горящих зеленых глаз. Кошачьих глаз. Зевс снова увязался за нами.

Девчонки отплясывали вокруг большой тыквы все быстрее и быстрее, напевая тоненькими голосками:

— «Оживи»? Вы что, издеваетесь? — крикнул я.

Они засмеялись.

— Где вы научились этой песенке? — спросил я.

— Сами сочинили, балда, — ответила Долли.

— Да, мы все время сочиняем песенки, — добавила Дэйл. — Почему бы тебе не поплясать с нами, Девин? Разве не классно танцевать в такой темноте?

— Ничего классного, — сказал я. — От слова совсем. Пойдемте домой. Холодно становится.

— Вовсе не холодно.

Ну вот, видели? Им как об стенку горох.

— Хватит петь! — гаркнул я. От их дурацкой песенки меня мороз продирал по коже. Меня трясло. Действительно трясло.

Слушайте, я же городской парень. Я рос в Нью-Йорке. В смысле, первые семь лет жизни. Пока мы не переехали в Дэйтон, штат Огайо. Фермерство не по мне.

Я до сих пор не мог поверить, что папа снял в аренду эту треклятую тыквоферму. Но он в прошлом году лишился работы. И чего только не перепробовал за последнее время, пытаясь найти способ заработать деньги.

Так что я стараюсь не жаловаться. Разве что напоминаю ему, как сильно ненавижу это место — раз так по пять-десять на дню.

Сильный порыв ветра пронесся над полем. Деревья, росшие вдоль забора, сгибались и страшно стонали. Тыквенные листья шелестели у моих ног.

— Я… я в дом, — сказал я близняшкам. — Вы со мной?

Ответа я ждать не стал. Повернулся и рысцой припустил к дому, перепрыгивая через длинные тыквенные плети.

— А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!

Я споткнулся о плеть.

Ухватиться было не за что. Остановить падение я не мог.

Падая, я успел заметить пару горящих кошачьих глаз, неотрывно наблюдающих за мною.

Грохнулся я знатно и звучно. Головой приложился обо что-то твердое. О тыкву? О камень?

От колен все тело прострелила резкая боль.

Все окутала чернота. Чернее ночного неба.

Мало-помалу я оклемался. С немалым трудом открыл глаза. В голове резвилась боль. Я чувствовал, как кровь стучит в висках.

— О-о-о-о-о-ох, — простонал я. Мотнул головой, пытаясь отделаться от боли.

— Ты в порядке?

— Девин, ты не ушибся?

Надо мной склонились сестренки, глядя на меня широко раскрытыми глазами.

— Нет. Не в порядке, — ответил я. Я подал им руки, и они помогли мне сесть.

— А в чем дело? — спросила Долли.

— Вы что, не видели, что случилось?! — воскликнул я.

Они покачали головами.

— Ты споткнулся? — спросила Дэйл.

— Нет, — сказал я. — Разве вы не видели, как эта плеть двигалась? Вот та, — показал я. — Она двигалась. Она меня подсекла. Честное слово. Я видел, как она двигалась!

Девочки только посмеялись над этим. Они решили, что я шучу, но мне было не до шуток.

Вглядываясь в темноту, я готов был поклясться, что видел, как плети ползают по полю, извиваются, сплетаясь и расплетаясь, вытягиваются и скользят по земле.

Я поднялся на ноги и потер лоб. Там, где я ударился, вскочила шишка. Крови не было. Но я точно заработал пренеприятный синяк.

Холодный ветер приятно освежил разгоряченное лицо. Если не брать в расчет хлопающие листья, на тыквенном поле царила тишина. Не кричали ночные птицы. Сверчки, должно быть, и вовсе попрятались на зиму.

— Пошли. Идемте в дом, — сказал я. — Хватит с нас на сегодня страстей-мордастей.

И вот тут-то передо мною взметнулась какая-то длинная тварь, и нацелилась мне в лицо.

— Змея! Змея! — завизжала Долли.

Я заорал благим матом.

Девчонки покатились со смеху. Дэйл помахала передо моим лицом тыквенной плетью. Она держала ее обеими руками.

Я должен был заметить, как она с ней возилась. Но я еще не очухался как следует после падения.

— Вы такие же смешные, как заплесневелая тыквенная требуха, — сказал я.

На это они только громче захохотали. Ладненько. Чудненько. Пускай себе радуются своей шутке.

Мне же было не до смеха. Я был ужасно несчастен.

Я хочу сказать, мне придется целую неделю убить на эту чертову ферму. Целую неделю ухаживать за тыквами, помогать покупателям относить их к машине, провожать посетителей на поле и обратно, стоять за кассовым аппаратом и заниматься прочей сельскохозяйственной деятельностью.

Целая неделя без школы и школьных друзей.

Как только мы вошли в дом, я позвонил Лу-Энн, чтобы узнать, как у нее там дела.

— Я все еще переживаю из-за вечеринки у Полли Мартин, — сказала она. — Там будет полный отстой. Мы сейчас с Брэдом усиленно думаем. Но не можем придумать, как сделать эту вечеринку хоть капельку живее.

— Я знаю, что ты можешь сделать, — сказал я, потирая шишку на лбу. — Ты можешь приехать к нам. Тут куча свободных комнат. И ты могла бы выполнять за меня всю работу! Весело, да?

Она не засмеялась.

— Ты же знаешь, Девин, я не могу. Родичи ни в жисть не позволят мне пропускать школу ради твоих тыкв.

— Но, Лу-Энн, — сказал я, — от твоего дома до фермы меньше часу езды. Ты, наверно, могла бы…

— Забудь об этом, Девин. Ни за что. Нет — и точка. — Она крикнула что-то своей матери. Я слышал, как они переговаривались с минуту.

Затем она снова взяла трубку:

— Тебе там тошно?

— «Тошно» — неподходящее слово, — ответил я. — Вот «паскудно», пожалуй, подходящее слово.