Питер Акройд - Тюдоры. От Генриха VIII до Елизаветы I

В восемь часов утра 8 февраля начальник тюрьмы замка Фотерингей постучал в дверь ее комнаты. Ответа не последовало. Возникли опасения, что королева Шотландии покончила с собой. Впрочем, самоубийство считалось смертным грехом, и Мария не хотела запятнать позором свою славу. Затем дверь открыли. Она стояла на пороге, облаченная в платье и мантию из черного атласа с бархатной оторочкой. Волосы были уложены в прическу; с головы до ног ниспадало белоснежное шелковое покрывало. На шее висело золотое распятие. В руке она держала еще один крест из слоновой кости.

Когда Мария вошла в приемный зал, где состоялся роковой судебный процесс, ее гофмейстер упал на колени и разрыдался. «Мелвилл, — сказала она ему, — вы должны радоваться, а не горевать, ведь настал конец моих страданий. Передайте друзьям моим, я умираю в истинной католической вере». Она поинтересовалась, где ее капеллан; ему запретили присутствовать из-за опасений религиозных демонстраций. Затем она огляделась вокруг в поисках своих прислужниц. Их также не допустили к госпоже во избежание неприглядных сцен — не дай бог, закричат или упадут в обморок. Мария тем не менее нуждалась в своих подданных, чтобы они передали правдивый рассказ о ее смерти тем, кто любит ее в Шотландии и за границей. В конечном итоге ей разрешили выбрать шестерых ближайших сподвижников в качестве сопровождающих. Allons donc , — молвила она, когда те собрались. — «Пойдемте же». По лестнице она спустилась в парадный зал.

Из помещения убрали всю мебель, а в дальнем конце установили эшафот размером 1,1 квадратных метра и 0,8 метра высотой; подмостки были покрыты черным сукном и ограждены парапетом. Перед колодой установили черный стул, а рядом положили черную подушку. Топор ждал своего часа возле ограды. В камине ярким пламенем пылали дрова. В зале собрались триста рыцарей и дворян графства, чтобы стать свидетелями памятного события, а снаружи замка столпились тысячи жителей. Вести о ее грядущей казни разлетелись в одночасье.

Хладнокровно и без малейшего признака страха, Мария села на заранее установленный перед плахой стул и прослушала оглашение смертного приговора. К ней подошел граф Шрусбери:

— Сударыня, вы знаете, что нам приказано сделать.

— Исполняйте свой долг.

Мария приготовилась было пасть на колени, чтобы произнести молитву, как священник Питерборо попытался упредить ее; однако от волнения он пробормотал лишь что-то несвязное.

— Господин декан, я католичка и умру католичкой. Бессмысленно пытаться остановить меня, а от ваших молитв мне пользы нет.

Последовало короткое препирательство. Когда Мария склонила колени, священник стал возносить английскую молитву, к которой присоединились все собравшиеся. Тогда шотландская королева принялась громко читать покаянные псалмы по-латыни, истово ударяя себя в грудь своим распятием.

Палачи в черном вышли на подмостки и попросили у нее прощения за тот долг, который они были обязаны исполнить. «Прощаю вас от всего сердца, — ответила Мария, — ибо в смерти вижу я разрешение всех моих земных мук». Они стали прилаживать ее платье для заключительной сцены, а Мария окинула взглядом собравшихся поблизости графов: «Право, милорды, мне еще никогда не прислуживала подобная свита». Она положила свое распятие на стул; главный палач хотел взять его в качестве награды за свой труд, однако ему приказали оставить крест на месте. С Марии сняли шелковое покрывало, а следом за ним — ее черное платье и черную мантию. Под темными одеяниями скрывалось исподнее платье пунцового атласа и бархата. Теперь она полыхала кроваво-красным пламенем — цветом мучеников.

Мария преклонила колени на подушку под стенания и всхлипывания столпившихся вокруг прислужниц. «Прощайте, — сказала она им, — до свидания». Один из ее придворных завязал ей глаза платком. Королева прочла вслух псалом In te, Domine, confide («На Тебя, Господи, уповаю»), прежде чем нащупать руками колоду и склонить голову. Она прошептала: In manus tuas, Domine, commendo animam meam — «В руце Твои, Господи, предаю дух мой». Она наклонилась вперед, поддерживаемая одним из палачей, в то время как другой высоко занес секиру. Однако палач дал промах, и клинок ударил по завязанному узлу платка. Он замахнулся снова и в этот раз угодил в цель; голова скатилась с плеч, оставив лишь крохотный лоскуток кожи. Чепец и парик слетели на пол, и, когда палач поднял голову, чтобы продемонстрировать зрителям, собравшиеся увидели исчахшую и практически лысую старуху с остатками седых волос.

Декан выступил вперед и провозгласил: «Да постигнет сия судьба всех врагов королевы». Собравшиеся воскликнули: «Аминь». Все завершилось. Внезапно в складках одежды Марии обнаружилась маленькая собачка; пронзительно взвизгивая, она скользила в ее крови. Собачку забрали и тщательно отмыли. Все, к чему прикасалась Мария, — колода, платок, даже ее четки — сожгли в парадном зале. Не оставили ни одной реликвии. Тем не менее она безупречно сыграла свою последнюю сцену, и история Марии, королевы Шотландии, с тех самых пор глубоко укоренилась в сознании людей.

Утром 9 февраля, вернувшись в Гринвичский дворец после конной прогулки, Елизавета услышала перезвон лондонских колоколов. Что за повод, поинтересовалась она. «Я никогда не видел, чтобы она стонала, — вспоминал молодой кузен Елизаветы Роберт Кэри, — за исключением того дня, когда обезглавили королеву Шотландии». Это был не просто стон. Это был судорожный вопль, вспышка гнева и чувства вины. Елизавета в едва ли не истерическом исступлении бросилась обвинять своих самых верных приближенных в обмане и двуличности. Она никогда не желала смерти своей дорогой кузины. Королева отстранила от себя Берли и два месяца отказывалась принимать его при дворе. Она признала, что подписала ордер на казнь, однако утверждала, будто попросила Дэвисона временно придержать его. Теперь в отместку она жаждала крови сэра Уильяма Дэвисона. К счастью, Елизавету удалось отговорить от столь неблагоразумного решения, и вместо этого над Дэвисоном учинили судебное разбирательство в Звездной палате по обвинению в злоупотреблении доверием королевы; его заключили в Тауэр, однако выпустили через год. Он сыграл свою роль в этом деле.

Через четыре дня после казни Марии Елизавета отправила послание Якову VI, отрицая свою причастность к деянию. «Мой дорогой брат, — писала она, — если бы Вы только знали (но не чувствовали), сколь пронзительна боль, что переполняет мою душу, при мысли о тягчайшем несчастье, кое (против моих замыслов) выпало на нашу долю…» Нельзя отрицать, что королева находилась под колоссальным давлением со стороны своих советников, в частности — Уолсингема и Берли, и, возможно, убедила сама себя, будто бы действовала против своей воли. Ее министры строили заговоры за ее спиной, форсируя казнь Марии. Однако за ее душевными муками могли стоять и угрызения проснувшейся совести.