Питер Акройд - Основание. От самых начал до эпохи Тюдоров

Мир находился в состоянии упадка и разрушения; не существовало никакого «прогресса», «эволюции» и «развития». Если вы хотите представить себе развитие средневековой мысли, то наилучшим образом будет медленное движение сужающейся спирали. Куда бы вы ни взглянули, повсюду царили страдание, насилие и продажность. Таким было состояние мира. Лучшее, на что можно было надеяться, — это на стабильность и устойчивость; благодаря им распад останавливался на какое-то время. Четыре телесные жидкости должны были пребывать в равновесии, сама Вселенная основывалась на гармоничном союзе четырех элементов, например, холодная земля имела сродство с холодной водой. Очевидная неопределенность жизни и вызываемая ею тревога усиливали желание стабильности.

Порядок был первым принципом, поддерживающим великую цепь бытия. Именно поэтому люди придавали такое значение иерархии и рангу, которые тщательно поддерживались во всех слоях общества. Ничто не должно было выходить из равновесия. Прошлое почиталось без меры. Исторические записи воспринимались как свод уроков или моральных наставлений. Великими считались те писатели, которые наиболее точно имитировали предшествующих им мастеров. Философы прошлого были более проницательными, архитекторы — более искусными, а правители — более красноречивыми. Средневековое восхищение ритуалами и церемониями само по себе являлось благоговением перед традицией.

Средневековым обществом правили привычки, точно так же, как средневековый закон был основан на прецеденте. Традиция была величайшим правилом жизни. Самые ранние письменные источники показывают ее важность. В VI веке Этельберт, король Кента, описал свои законы как те, которые давно приняты и установлены; на практике это значило, что люди Кента передавали из поколения в поколение большое количество устных традиций. Старейшина англосаксонской ассамблеи выбирался из самых мудрых людей, а именно из тех, кто «знал, как обстояли вещи на земле во времена их предков». Англосаксонские трактаты XI века подтверждают, что землевладелец должен «всегда знать древнюю традицию земли и обычаи людей, живущих на ней». Разумеется, «обычаи» восходили к доисторическим временам. Этот атавизм указывал на глубоко коллективное общество, где связи между людьми были практически нерушимыми.

В феодальном обществе нормандцев серв или виллан также назывался consuetudinarius или custumarius , что означало «человек традиций». Его права и обязанности были определены традиционным законом, который не позволял прямого угнетения или порабощения. Возможно, лучше было бы сказать, что люди в Англии жили согласно традициям, а не согласно закону. Права и обязанности были вечны. Ни один лорд, сколь велик бы он ни был, не нарушил бы по своей воле такую традицию. Это было нарушением естественного хода вещей. На значительном процессе в 1072 году епископа Чичестерского Этельрика посадили на телегу, чтобы он изложил и разъяснил «старые традиции законов». То есть преемственность поддерживалась даже после вторжения Вильгельма Завоевателя. Иначе быть не могло. В этом была сущность жизни страны. Неопровержимая жалоба работника или крестьянина — «а раньше мы никогда этого не делали!».

Можно упомянуть еще об одном аспекте благоговения перед историей. Любое институционное или административное изменение, которое вводили король или Королевский совет, должно было объясняться как возвращение к какой-то давно утраченной традиции. Таким образом, любое нововведение, просуществовавшее двадцать или тридцать лет, в свою очередь, становилось частью древнего обычая. Ничто новое не могло быть хорошим. Хорошим оно становилось, если было старым, тогда оно оказывалось ближе к золотому веку. Поэтому существующий порядок вещей следовало защищать любой ценой. Любой законодательный акт объявлялся «декларацией» существовавшего закона, открытием чего-то, что ранее было скрыто. В царствование Генриха III бароны королевства заявили: Nolumus leges Angliae mutari — «Мы не хотим, чтобы законы Англии менялись». Само правительство существовало в привычных формах и институтах. «Черная книга» (Liber Niger / Black Book) — королевский регламент по ведению хозяйства, написанный в 1478 году, в царствование Эдуарда IV, — поощряла казначея разыскивать «хорошие, старые, грустные [серьезные], досточтимые и выгодные правила двора, которые использовали ранее».

Таким образом, традиция была извечной. Как говорили в тот период, она шла «из тех забытых времен, от которых в человеческой памяти не осталось даже противоречивых воспоминаний». Ожидалось, что одни и те же методы и привычная деятельность будут продолжаться вечно, до конца света. Не было никаких причин предвидеть что-то другое. Этот последний день мог, по существу, быть тем днем, когда круг традиций износился бы и со скрипом остановился. Как знать?

Традиции могли нести в себе необъяснимую тайну. Если король проезжал через мост Шривенхем, в Уилшире, то местный землевладелец должен был поднести ему двух белых домашних петухов со словами: «Посмотрите, мой господин, на этих двух белых каплунов, которых вы получите в другой раз, но не сейчас». Если неподалеку от Чичестера выбрасывало на берег кита, то он принадлежал епископу весь целиком, кроме языка, который отдавался королю; если кита выбрасывало на берег в любом другом месте его епархии, епископ мог забрать только правый плавник. Традиции существовали как в городе, так и в деревне. В Киддерминстере, в Вустершире, в день избрания бейлифа город на час отдавался во власть населения; прежде чем закидать бейлифа и его свиту яблоками, горожане развлекались бросанием вилков капусты друг в друга. Грузчики из Биллингстгейта заявляли, что каждый чужак, заходящий на рынок, должен отдать честь установленному на нем столбу и заплатить шесть пенсов; после этого человека усыновляли двое «крестных» из числа грузчиков. Когда неженатого человека приговаривали к смерти в Лондоне, его могли помиловать, если найдется женщина, которая попросит о его освобождении при условии, что он на ней женится.

Сама страна представляла собой наслоение одной традиции на другую, и эти традиции задавали направление привычной деятельности. Возможно, это была и не слишком веселая философия истории, но она была важна, чтобы избежать тайных примет движения вперед, ниспосланных провидением или судьбой.

Генрих Монмут взошел на трон как Генрих V, твердо намереваясь восстановить королевские финансы и разобраться со старым врагом — Францией. Он рассчитывал восстановить bone governaunce (хорошее правительство), особенно нацеливаясь на то, чтобы справиться с несправедливостью правосудия и коррупцией. Он был молод и силен. Гость, прибывший ко двору из Франции, отметил, что новый король скорее напоминает священника, а не солдата: он был худощавым, хрупкого телосложения, с овальным лицом и коротко подстриженными темными волосами. Разумеется, выглядел он аскетом. В ночь смерти отца Генрих обратился за советом к отшельнику в Вестминстерском аббатстве, которому исповедался во всех своих грехах.