Леонид Лиходеев - Звезда с неба

Одна, которая посмелее, ножкой топнула:

— Да как вы смеете!

— Как смею? А по-простому… В школе вас не учили, в комсомоле не учат — я поучу…

Почему же он их поучает? Руководствуясь каким учебником, он наносит им оскорбления? Руководствуется он одним «учебником» — своими представлениями, которые кажутся ему идеалом.

Они кажутся ему идеалом потому, что исходят, как говорится, от обратного. Это он грязен и поэтому уверен, что все должны быть грязными. Есть такие люди, которые убеждены, что если они воруют — так все должны воровать, если они обманывают — так все должны обманывать, если они подличают — так все должны подличать…

Но он также знает, что, согласно существующему этическому стандарту, воровать и подличать — нехорошо. И поэтому он ищет, перед кем бы проявить свою фальшивую сознательность.

Такой человек без всякого сомнения старается унизить других людей, так сказать, довести их до своего уровня и укоротить их до размеров своего небольшого аршина.

Впрочем, не только людей. Он стремится то же самое сделать и с природой. Для него не существует ни красоты, ни поэзии, ни неповторимости, ни щедрости природы. Она для него — только поставщик еды, стройматериалов и топлива. Он хрюкает от удовольствия быть таким, какой есть. И поучает, поучает, поучает. Он поучает поэтов, как писать стихи, художников, как писать картины. Он хочет, чтоб они писали так, как писал бы он, если бы умел. Он учит соловьёв петь и орлов летать, потому что они обязаны и петь и летать так, как пел бы и летал он, если бы умел это делать. Он требует от всех той нравственности, которой придерживался бы он сам, если бы придерживался.

А он не умеет ничего. Абсолютно ничего. Он даже есть не умеет: он чавкает, оскорбляя других. Он даже ходить не умеет. Он наступает всем на ноги. Ему не свойственно даже понятие оскорбления. Самого его оскорбляй сколько хочешь — только хлеба не лишай. Не мешай ему чавкать, не мешай ему наступать другим на пятки. Называй хоть горшком, только в печь не сажай. Мне кажется, если бы он попал на необитаемый остров вместо Робинзона — он прежде всего обозвал бы попугаев воробьями, что для попугаев очень обидно. Он бы начал с унижения всех, с кем соприкоснётся. Ему всегда требуется партнёр для нанесения оскорблений. Если же партнёра нет — он мается как больной и угрюмо ищет, как бы выздороветь…

Он — обыкновенный желудок, научившийся произносить разные слова и надевать ботинки. И взгляд на мир у него простой кишечнополостной, как у гидры. Он исходит из самого себя и склонен мерить мир собственным аршином. И считает эту мерку подходящей ко всем случаям жизни…

Рассказывают, как один дядя съездил в гости.

— Ну как там вам жилось? — спросили у него.

— Жилось ничего себе, но только всё время приходилось быть в образе.

— В каком образе?

— Ну в образе… Не в натуре, а в образе. Как артисту… Прикидываться приходилось…

— Прикидываться? Кем же вы прикидывались?

— Джентльменом прикидывался™

— О, это вам, наверно, было очень трудно!

— Ясное дело… Скажем, входишь в дом — обязательно шляпу снимай… Или, допустим, женщина навстречу — пропускай её. А место уступать — первое дело… Женщины специально для этого дамами называются. Чтоб никто не сомневался. Конечно, это они ловко придумали. Женщина — она тебе и «тётенька», и «мамаша», и «девушка», разнообразие всё-таки. А дама — кругом дама. И шабаш, никаких разговоров, уступай дорогу. И пользуются они этим на всю катушку… Не говорю уже о ботинках — чистить приходилось каждый день, опять же бриться и костюм гладить…

— Что вы говорите! Какой ужас! Наверно, и причёсываться надо было?

— Тут мне повезло. Я, как видите, лысый.

— Да-да, извините…

— И насчёт «извините» — тоже строго. Только и следи всё время, чтоб «спасибо» было, «пардон» и всякое другое. Но я, конечно, в грязь лицом не ударил. Всё выполнял, как положено… А теперь вот отдыхать еду, на дачу. По правде говоря, замаялся.

И он поехал отдыхать.

По всей вероятности, человек этот, когда ему не надо прикидываться джентльменом, не бреется, не чистит ботинок, не гладит костюм и никому не уступает места. Потому что у него нет в этом никакой потребности. Потому что для самого себя ему это совсем не нужно. Правила обогнали его обычай.

По этому обычаю он ведёт себя дома распоясавшись, а в гостях — прикидывается. Он знает, что вести себя «как дома» в гостях нельзя — неприлично. И вот это самое «неприлично» вызывает в нём раздражение и неприязнь.

Если бы он не знал, как надо, — было бы полбеды. Научился бы. Но он знает! И невежество его становится для него мерилом жизни. Он не испытывает удовольствия от своего опрятного вида — ему он в тягость. Он не испытывает удовольствия от того, чтобы сказать «здрасте». Ещё чего! Он не испытывает удовольствия от того, что ему улыбнётся незнакомый человек. Чего зубы скалишь?! И насупленно выдаёт свою мрачную ограниченность за некое преимущество…

Дома — можно, в гостях — нельзя. Старинный обычай мещанина. Не волнуйтесь — он наденет Галстук, когда ему выгодно, и поздоровается, когда ему выгодно, и постарается улыбнуться, когда ему выгодно. Но только когда выгодно! А за так — ни за что!

Вот уже несколько глав Тикк и Такк отсутствуют на моём столе. Пепельница пуста. В ней лежат окурки, которые меня удручают, ибо, закуривая каждую папиросу, я отдаю себе ясный отчёт в том, что курение вредно. Всякий раз, зажигая спичку, я понимаю, какой вред наносят курильщики обществу, изводя леса для производства спичек. Поэтому я уже давно мечтаю заменить спички зажигалкой. В этом случае лично я сохраню не меньше кубометра деловой древесины. Если я обращусь с призывом к другим курильщикам и они поддержат меня, — мы, пожалуй, спасём от бесцельной гибели штук двадцать восемь раскидистых деревьев…

Надо будет это сделать.

Сегодня утром меня подстерегала приятная неожиданность: Тикк и Такк оказались на месте.

— Где вы были?

— А что? Ты нас ждал?

— Разумеется!

— Мы гуляли по свету, — сказал Тикк. — Как выяснилось, исторические события происходят не только на твоём столе.

— Да ну!

— Сущая правда, — сказал Такк.

— Удивительно. Что же происходит в мире?

— В мире происходит борьба добра со злом, — сказал Такк.

— И давно?

— Да вот уже дня три, — сказал Тикк.

— Ну и чем же это всё кончится?

— Я думаю, добро должно победить, — сказал Такк.

— Это приятно слышать.

— Очень рады доставить тебе приятную весть, — сказал Тикк. — А ты чем занимаешься?

— Да вот разбираю редакционную почту…