Марианна Басина - Город поэта [без иллюстраций]

Безначалие, длившееся около двух лет, наконец кончилось. В январе 1816 года директором Лицея был назначен бывший до этого директором Петербургского педагогического института Егор Антонович Энгельгардт.

Эта новость всех взволновала. «Не знаю, дошло ли до вас, что у нас новый директор — г. Энгельгардт, — сообщал Горчаков своей тётушке. — Это, как говорят, очень образованный человек, который знает французский, русский, немецкий, итальянский, английский и, что лучше всего, немного латыни… Ожидаем его со дня на день».

Прежде чем приступить к выполнению своих обязанностей, Энгельгардт побывал в Лицее, чтобы познакомиться с воспитанниками.

Новый директор… Все с недоверчивым любопытством разглядывали его.

Это был человек средних лет, одетый несколько старомодно: в светло-синем двубортном фраке с золотыми пуговицами и чёрным бархатным воротником, в коротких панталонах, чёрных шёлковых чулках и башмаках с пряжками. Держался он спокойно, ровно, доброжелательно. Первое впечатление было неплохое. Но лицеисты уже привыкли не верить первому впечатлению. После смерти Василия Фёдоровича повидали они всякого.

Каков-то будет в действительности этот человек? Илличевский писал своему приятелю Фуссу, который знал Энгельгардта: «Благодарю тебя, что ты нас поздравляешь с новым директором; он уже был у нас; если можно судить по наружности, то Энгельгардт человек не худой — Vous sentez la pointe [8] Вы чувствуете, в чём соль. . Не поленись написать мне о нём подробнее: это для нас не будет лишним. Мы все желаем, чтоб он был человек прямой, чтоб не был к одним Engel [9] Engel — ангел. , а к другим hart [10] Hart — суровый, жестокий. ».

Что ответил Фусс Илличевскому, неизвестно. Но ничего порочащего Энгельгардта написать он не мог.

Если бы воспитанники знали, как вёл себя новый директор накануне прихода в Лицей, они остались бы довольны.

Дело было так. В начале января 1816 года Энгельгардта вызвал в свою канцелярию граф Аракчеев. С некоторых пор он при попустительстве царя заправлял делами империи.

Директора Лицея назначил сам царь. От имени царя Аракчеев предложил Энгельгардту занять вакантную должность.

Энгельгардт согласился, но поставил условия. Они сводились к следующему: если ему доверяют, он должен самостоятельно управлять Лицеем, сам подбирать и увольнять сотрудников, по своему усмотрению распоряжаться «предназначенной на содержание заведения суммой». Короче говоря, Энгельгардт для пользы дела хотел быть самостоятельным, оградить себя и Лицей от назойливой и мелочной опеки министра Разумовского. Предъявлять подобные требования, да ещё самому Аракчееву, было немалой смелостью.

Третьего марта 1816 года Энгельгардт вступил в должность.

Он поселился со своими многочисленными чадами и домочадцами в том же доме напротив Лицея, где жил до него с семьёй Василий Фёдорович Малиновский.

Новый директор застал вверенное ему учебное заведение в плачевном состоянии. Всюду беспорядок. Воспитанники не уважают и не слушают начальства. Дошло до того, что некоторые от безделия и скуки поигрывали в карты, другие под предводительством Сильверия Брольо совершали рискованные ночные экспедиции в сад за царскими яблоками и сражались со сторожами, третьи развязно вели себя на улицах Царского Села. В журнале «Лицейский мудрец» появилась карикатура: на Большой улице, возле булочной Родакса, под гогот гусей буянят четыре лицеиста…

Энгельгардту предстояло наладить всё — начиная от дисциплины и кончая одеждой воспитанников.

И как только принялся он за дело, тотчас же натолкнулся на самодурство Разумовского. Речь шла об одежде. Воспитанники обносились. Дядька-портной, что трудился на площадке четвёртого этажа, не успевал нашивать заплаты на панталоны, шинели, сюртуки. Так, в заплатах, и ходили на люди.

Энгельгардт решил к лету «построить» воспитанникам хоть по паре панталон. Для того чтобы сделать это, полагалось объявить торги — собрать петербургских портных и заказать тому, кто возьмёт за материю и шитьё дешевле.

«Постройка» панталон обернулась для Энгельгардта неожиданностью.

Спустя некоторое время, осенью, проходил он по парку и увидел царя.

— Ну, Энгельгардт, как твои дела?

— Я, ваше величество, огорчён выговором министра.

— За что же выговор?

— Я писал министру о необходимости сделать торги на постройку летних панталон воспитанникам и не получил ответа. Написал ещё раз — опять ничего. Вот наступил май, я сшил панталоны без торгов. И вдруг получаю разрешение. Тогда я донёс, что панталоны уже сшиты и изношены. Министр сделал мне строжайший выговор за ослушание начальства.

Новому директору приходилось нелегко. Правда, во всём, что касалось учения, помогал ему Куницын. Они были очень разные — дипломатичный, несколько сентиментальный, религиозный Энгельгардт и независимый, резковатый вольнодумец Куницын. Но теперь они действовали вместе. В том направлении, что дал лицейскому воспитанию Василий Фёдорович Малиновский, Энгельгардт ничего не стал менять. Он составил такие правила внутреннего распорядка в Лицее, под которыми охотно подписался бы и первый директор. «Все воспитанники равны, как дети одного отца и семейства, — говорилось в этих правилах, — а потому никто не может презирать других или гордиться перед прочими чем бы то ни было. Если кто замечен будет в сем пороке, тот занимает самое нижнее место по поведению, пока не исправится». И ещё: «Запрещается воспитанникам кричать на служителей или бранить их, хотя бы они были их крепостные люди».

Правила эти были не лишними. Не случайно на уроке нравственности, когда Куницын говорил о спеси, заносчивости, Иван Малиновский выкрикнул, показывая на Горчакова и Мясоедова: «Вото они, вото они!» К этим фамилиям можно было прибавить и некоторые другие.

«C назначением Энгельгардта в директоры, — рассказывал Пущин, — школьный наш быт принял иной характер: он с любовью принялся за дело. При нём по вечерам устроились чтения в зале (Энгельгардт отлично читал)… Летом, в вакантный месяц, директор делал с нами дальние, иногда двухдневные прогулки по окрестностям; зимой для развлечения ездили на нескольких тройках за город завтракать или пить чай в праздничные дни; в саду, за прудом, катались с гор и на коньках. Во всех этих увеселениях участвовало его семейство и близкие ему дамы и девицы, иногда и приезжавшие родные наши».

Лицеистам нравились эти развлечения. Для Пушкина они приобретали особую прелесть тогда, когда в них участвовала Бакунина. Но и без неё было очень весело, «окрылив ноги железом», мчаться по ледяному зеркалу пруда.