Коллектив авторов - Литература. 10 класс

Наконец, «Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.

– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг».

Сон полководца – не актерская поза, а естественная реакция умного старика на бессмысленность предлагаемых решений. Он уже ранее оценил реальную ситуацию и сказал князю Андрею, что сражение будет проиграно.

Как ни противится Толстой возможности стратегического предвидения конкретным человеком, он все же убеждает своих читателей, что Кутузов им владеет. Мы наблюдаем это свойство и в главах, которые не прибавили славы русскому войску.

Еще один пример. В планах эрцгерцога Фердинанда, командующего австрийскими войсками, Кутузов видит множество просчетов и, не давая оценки этим планам, говорит: «Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно бы была исполнена…» В этой ситуации можно говорить и о проницательности полководца и о ловкости царедворца.

Обратимся к эпизоду, в котором Кутузов держит себе независимо с самим царем.

«– Что ж вы не начинаете, Михаил Илларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.

– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклонясь вперед.

Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.

– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа в то время, как он говорил это поджидаю). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.

Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.

– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Илларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.

– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его что-то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо…

– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, не рассуждающего, но повинующегося генерала».

Практически отстраненный от руководства после Аустерлицкого сражения, Кутузов перемещен на второстепенный пост. В начале Отечественной войны он возглавляет Петербургское и Московское ополчения и только под давлением общественного мнения Александр назначает его главнокомандующим. В августе 1812 года Кутузов принимает командование над всеми армиями.

«Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся со смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей. А та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти».

Это суждение автора подтверждается ходом Бородинской битвы.

«Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско…

Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть.

Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24-го под Шевардиным, и 26-го под Бородином, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей».

Потеряв половину состава, русская армия шла к Москве. Но вот Москва рядом. И Кутузов принимает тяжелое решение.

В том, что победа была неминуема, была и еще одна, важная для оценки Кутузова причина – по мнению Толстого, «…он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона».

Сдав без боя Москву, Кутузов сохранил армию и перешел с Рязанской на Калужскую дорогу. Кутузов «знал, что зверь ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос». «Дубина народной войны» – партизанское движение помогло его решению.

В ночь на 11 октября он получил известие о том, что Наполеон ушел из Москвы. Он повернулся «к красному углу избы, черневшему от образов», и, сложив руки, дрожащим голосом сказал: «Господи, Создатель мой! Внял Ты молитве нашей… Спасена Россия. Благодарю Тебя, Господи!»

Толстой не раз обращается к страстной полемике, защищая свою оценку роли и значения Кутузова. Эта полемика содержит противопоставление Кутузова и Наполеона. «Для русских историков – странно и страшно сказать, – пишет Толстой, – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный в истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем-то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12-м годе, им всегда как будто немножко стыдно».

«Война и мир» предлагает нам эмоциональное и в то же время достоверное повествование о подлинно народном полководце. Одновременно это и исследование вопроса, кого можно считать настоящим полководцем и какой полководец был нужен России в Отечественной войне 1812 года.