Борис Гиленсон - Эрнест Хемингуэй

Франкистский мятеж он воспринял как возможный пролог «большой воины», которая неотвратимо разразится в Европе. К решению писателя поехать в Испанию, противостоять там фашизму добавлялись и личные причины. Жизнь в Ки Уэсте начинала его тяготить. Светские развлечения как-то засасывали, отвлекали от главного — литературного дела. Ему как художнику слова нужны были свежие впечатления.

Наконец, немалую роль сыграл начавшийся в Ки Уэсте роман Хемингуэя с Мартой Геллхорн (р. в 1908 г.), молодой одаренной журналисткой. Марта была на девять лет моложе Хемингуэя. Дочь профессора, она, в начале 30-х годов выступила со статьями, а вскоре выпустила две книги. Некоторые критики отмечали воздействие на нее стиля Хемингуэя. Внешне привлекательная блондинка, Марта была женщиной одаренной, умной и честолюбивой. Между ней и Хемингуэем возникла взаимная симпатия. Марта собиралась в качестве корреспондента в Испанию.

Когда Полина Пфейфер узнала о намерении Хемингуэя уехать, она энергично возражала, опасаясь за мужа, который мог погибнуть. Кроме того, ревностная католичка, она сочувствовала мятежникам; ведь церковь в Испании была на стороне Франко. Но Хемингуэй был тверд в своем намерении. Еще раньше он собрал 40 тысяч долларов на покупку 24 санитарных машин, оплатил поездку в Испанию нескольких добровольцев-интербригадовцев. Кроме того, он принял почетный пост президента Комитета «Американские друзья Испанской республики».

Когда его упрекали в политической наивности, поскольку он встал на сторону трудящихся против церкви, на сторону коммунистов против фашистов, он, разъясняя свою позицию, писал, что война в Испании — «скверная война», но его симпатии принадлежат «простым людям». Он осуждает зверства фашистов, бессмысленное уничтожение мирного населения.

В начале 1937 года Хемингуэй получил предложение от Джона Уиллера, директора НАНА (Северо-американского газетного объединения), поставлявшего материал почти для шестидесяти газет, заключить с ним контракт на корреспонденции из Испании. Это была уже третья война, которую ему предстояло увидеть.

Хемингуэй выехал в Испанию в конце февраля 1937 года. Из Франции самолетом перелетел в Барселону; там он увидел, как шла мобилизация и царило всеобщее воодушевление.

Тем временем обстановка на фронте относительно стабилизировалась. После быстрого продвижения летом 1936 года мятежники были остановлены у самых стен Мадрида. Началась героическая оборона города, длившаяся около двух с половиной лет. Республиканцы начали создавать регулярную армию, причем душой антифашистского сопротивления стали коммунисты. В ряды республиканцев вливались волонтеры-интербригадовцы. Добровольцы — танкисты, летчики, артиллеристы, а также военные советники — прибыли и из Советского Союза. В марте 1937 года, как раз накануне приезда Хемингуэя, после серии неудач республиканцы одержали первую победу, разбив под Гвадалахарой итальянский экспедиционный корпус, пытавшийся прорваться к Мадриду с северо-запада. Эта победа вызвала в Испании энтузиазм, само слово «Гвадалахара» сделалось своеобразным паролем антифашистского сопротивления.

Все эти события Хемингуэй подвергал объективному анализу. В Мадриде Хемингуэй поселился в гостинице «Флорида»; во время осады города она постоянно находилась в зоне обстрела фашистских орудий.

Первые материалы, отправленные Хемингуэем из Испании, были посвящены успехам республиканцев под Гвадалахарой и Бриуэгой. При этом сами его репортажи уже несколько отличались от тех, которые были посланы в 1922 году с греко-турецкого фронта в газету «Торонто стар». Тогда он стремился лишь точно и наглядно информировать о том или ином конкретном событии. К тому же ему не довелось тогда наблюдать непосредственно боев между турками и греками. В Испании он воссоздавал многообразную панораму: делал зарисовки пейзажа, рассказывал о стратегическом значении проведенной операции, о ее политическом эффекте, о настроениях офицеров и солдат, о реакции гражданского населения.

«Во время войны в Италии, — свидетельствовал Хемингуэй, — когда я был юношей, то натерпелся страху. В Испании я избавился от страха через пару недель и чувствовал себя счастливым». Артур Бареа, испанский писатель, работавший в отделе цензуры, пишет о Хемингуэе как о «большом и шумном человеке, с выражением обиженного ребенка на круглом лице, скромном… отличном компаньоне за столом, любителе грубых шуток… всем интересующемся, скептическом, интеллектуальном в своей пытливости, общительном и дружелюбном, порой погруженном в себя и печальном».

Хемингуэй посетил поле боя под Гвадалахарой, где всюду виднелись следы разгрома итальянцев. Но особенно волнующей стала его встреча с соотечественниками, бойцами батальона Линкольна, потерявшими в боях на Хараме почти половину состава. Он дружески общался с солдатами, с ранеными. Эдвин Ролф, поэт и публицист левых убеждений, редактировавший газету линкольновцев «Волонтер свободы», вспоминал, что во время этого посещения Хемингуэй, казалось, «вливал в уставших бойцов частицы своей силы и скромного мужества». «Они знали, — продолжает Ролф, — что в его теле еще оставались осколки после тяжелого ранения. И то, что этот человек, всемирно знаменитый, отдавал свое время и силы делу республиканской Испании, во многом содействовало повышению боевого духа тех американцев, которые находились на передовой».

В отличие от иных буржуазных корреспондентов, искавших лишь сенсаций, Хемингуэй не только профессионально выполнял свой журналистский долг, но и стремился по возможности помочь делу республики.

Образы линкольновцев широко войдут потом в творчество Хемингуэя. Писателя поражало мужество вчера еще сугубо штатских, необстрелянных людей. Герой его очерка «Американский боец» Рэвен, клерк из Питтсбурга, — один из тех, кого писатель, посетил в госпитале. Вспоминая о смелости этого человека, тяжело раненного, потерявшего зрение, Хемингуэй подытожил свой очерк такими знаменательными словами: «Это какая-то новая удивительная война, и многое узнаешь в этой войне, все то, во что ты способен верить» (III, с. 696). В очерке «Мадридские шоферы» Хемингуэй рассказывал о четверых спутниках, шоферах его машины. Трое из них не оправдали надежд; среди них оказались трус, нерадивый и лентяй. Но четвертый, Ипполито, стал для него лучшим воплощением национального характера; он был скромен, стоек и надежен. И свой очерк Хемингуэй заключил ставшими «хрестоматийными» словами, которыми выражалось его политическое кредо: «Пусть кто хочет ставит на Франко, или Муссолини, или Гитлера. Я делаю ставку на Ипполито».