И. Старцев - К новой философии

У Аристотеля, сознание является естественным фактом, характерным для определённых сущностей. В этом плане, его подход гораздо более «эмпирический», чем у большинства «эмпириков». Его пример должен служить основополагающим тем, кто желает проводить подлинно научное исследование сознательных живых организмов.

Как и у Аристотеля, с тех пор как сознание обнаруживается в отношениях, самый верный способ – это восприятие отношений снаружи. Так обычно делается в детстве, если нет никаких отклонений у ребёнка (таких как аутизм, к примеру). Когда мы самосознательны, то мы не только думаем о себе, но и прислушиваемся к мнениям других людей, так как мы подсознательно понимаем или даже осознаём, что наша осознанность выявилась из наблюдений за другими людьми. И пускай некоторые не хотят думать о других, но, думая о себе, они невольно приходят к мысли и о других.

Когда происходит опыт сознания других людей, тогда Ваше собственное сознание принимает форму вместе со словом «сознание» и определением этого слова. Такое самосознание позволяет Вашему отношению к себе формироваться через тело, которое является аналогичной связью Вас с окружающими, так как сознание не может быть без тела (в узком понимании этого слова), и тела рассматриваются через понятия отношений между другими людьми. Иначе сказать, сознание неразрывно связано с телом, а также окружено отношениями.

Те индивиды, которые полагают, что люди – «социальные животные», извращая взгляд Аристотеля, перепрыгивают вторую стадию и неправильно формируют отношения с другими. Их отношения ради отношений, основанных на самоотрицающей зависимости от партнёра, либо непродолжительны, либо совершенно болезненны относительно опыта, который они терпеливо получают в жалких условиях существования. Люди, являющиеся лишь телами наедине, либо отношениями в присутствии других, упускают важную деталь: сознание. Каждый сам определяет не только содержание своих отношений, но и их существование.

Человек нуждается в развивающемся сознании, то есть в развитии разума и души, чтобы быть полноценным, а не возвращающимся к состоянию животного, кем он себя считает, или лишь шестерёнке из серой массы. Но так же, как не должно бытьслепой веры в материалистичную науку, как предостерегает нас Эйнштейн цитатой «Наука без религии хрома, религия без науки слепа», так же не должно быть парализующей веры в особенность сознания (второй стадии) или фрагментирующей редукции отношений к независимым сущностям. Без сознания не будет отношений, так как отношения являются основополагающими для образования сознания. [7] Как подведение итога сказанного в предыдущей секции следует обратить внимание на то, что для образования понятия о «себе» требуется это слово, его определение со ссылкой на своё тело и из этого создающего отношение к нему, а также наблюдение за сознательными отношениями других людей (факты сознания от третьего лица). Понятийное отношение к другим является основным правилом для обнаружения отношения к самому себе. Отношения есть человеческий контекст.

В случае, когда подруга просит уберечь её от убийцы, здравый смысл подсказывает, что следует стать ответственным за подругу и обмануть убийцу, который интересуется, есть ли она дома. Категорические системы этики проваливают этот тест, так как они выбирают не отношение к другу, а принципиальное, добродетельное поведение к убийце, противоречащее здравому смыслу. Один такой ответ дал знаменитый философ Иммануил Кант.

«О мнимом праве лгать из человеколюбия» (Кант, 1994, т. 8, стр. 256–262) рассказывает о том, как безответственное поведение и услужливое отношение к убийце, повсеместно и теоретически преподанное, приводит к предательству друга в практической ситуации. В действительности, однако, Кант должен был рассчитывать на продолжение дружеских отношений и надеяться на безопасность друга, даже в лице обмана убийцей. Исход такой ситуации, описанной с разных сторон, противоречит здравому смыслу и даже основывается на лжи, так как предательство или обман друга в плане обещания ему безопасности тоже есть ложь. Ответ Канта на данный вопрос, относительно того, что следует ответить убийце у входной двери, раскрывает две проблемы с его этикой: 1) его приписывание категориальной императивы практической, а не теоретической, способности разума; 2) противоречия из обобщения теории и здравого смысла в рамках практической ситуации. Кант может сказать, что он, в теории, ответил бы да на вопрос убийцы об известном местоположении друга в виде жертвы, но в настоящей ситуации, случающейся в реальном мире, [8] Как в случае с нацистами и шестью миллионами жертв евреев в Европе XX века. кто-нибудь в своём уме скажет да , предавая, к примеру, своего лучшего друга?

Ответвляясь из традиции Канта, но продолжая её во многих чертах, широко известный на западе современный философ этики, Дерек Парфит (2011), критикует этику индивидуализма, или интереса к своей личности. Он пишет, что «многие люди верят, что наши желания могут создавать или придавать ценность или обесценивать» (стр. 55, его курсивы). Я бы поправил данное выражение следующим образом: Состояние ценности в глазах агента поддерживается желанием. Другими словами, без желания или другого эмоционального настроя ценность невозможна. И хотя желания не обязательно основываются на разумных причинах, они с ними также не конфликтуют, потому что такие причины могут для них найтись. В дальнейшем своём труде отрезая ценность от желаний, Парфит уничтожает то человеческое, за что держится наше представление об этике, поэтому его обсуждения здесь будут не к месту.

В отличие от этик Канта и Парфита есть одна этико-гносеологическая система, которой вправе называться предшествующей той, что я предлагаю. Это, как бы я её сейчас назвал, «гносеологическая этика» Эммануиля Сведенборга, писавшего свои теософские труды ранее Канта в середине XVIII века. В противоположность Канту, у Сведенборга в этике есть благо, которое принадлежит любви, ведь без блага не может быть духовной истины. Нам показывается ошибка таких, как Кант, в мёртвости форм:

[Л]юбовь подобна солнечному огню, а истина, исходящая от любви, подобна свету, исходящему от солнц;… когда тепло не соединено со светом, т. е. при холодном свете: тогда всё цепенеет и замирает. (Сведенборг, 1993, стр. 32)

Мы также видим, что его этика (практический разум и воля) и гносеология (теоретический разум и рассудок) едины, потому что «если во мне есть благо, то через это самое благо я могу подлинность истины признать, а истину, мне неведомую, могу узнать» (стр. 245). И конечно он пишет про любовь, эмоциональный корень внутри человека, который принимает всё то, что отвечает ему: