Игорь Родин - Все произведения школьной программы в кратком изложении. 10 класс

Распрощавшись с Липиной, Пандалевский принимает развязный тон и заигрывает со встретившейся ему крестьянской девушкой, но в самый неожиданный момент появляется Басистов (учитель сыновей Дарьи Михайловны – Вани и Пети) и презрительно упрекает Пандалевского, которого явно недолюбливает.

Пандалевский приходит к себе и сосредоточенно разучивает музыкальный этюд – ему надо позаботиться о том, чем он будет развлекать свою богатую покровительницу.

Дом Дарьи Михайловны Ласунской считался чуть ли не первым во всей губернии. Дарья Михайловна была знатной и богатой вдовой тайного советника. И хотя Пандалевский уверял всех окружающих, что ее вся Европа знает, Европа знала ее мало, даже в Петербурге она важной роли не играла, хотя в Москве ее все знали и ездили к ней. В молодости она была хороша собой, к настоящему времени ее красота увяла, но замашки светской львицы у нее сохранились. Каждое лето она вместе со своими детьми (их было у нее трое: сыновья Ваня и Петя десяти и девяти лет и дочь Наталья семнадцати лет) выезжала в деревню. От нее порядком доставалось местным провинциальным барыням, которых она терпеть не могла, а кроме того, не считала нужным стеснять себя в деревне.

Пандалевский, выучив этюд, спускается в гостиную, «салон» уже в разгаре. В частности, присутствует некто Африкан Семенович Пигасов, который был «озлобленный противу всего и всех – особенно против женщин, – он бранился с утра до вечера, иногда очень метко, иногда очень тупо, но всегда с наслаждением». Происходил он от бедных родителей. Пигасов «сам себя воспитывал, сам определил себя в уездное училище, потом в гимназию, выучился языкам, французскому, немецкому и даже латинскому, и, выйдя из гимназии с отличным аттестатом, отправился в Дерпт, где постоянно боролся с нуждою, но выдержал трехгодичный курс до конца… Мысли его не возвышались над общим уровнем, а говорил он так, что мог казаться не только умным, но очень умным человеком. Получив степень кандидата, Пигасов решился посвятить себя ученому званию: он понял, что на всяком другом поприще он бы никак не мог угнаться за своими товарищами… Но тут в нем, говоря попросту, материала не хватило… Он жестоко провалился в диспуте, между тем как живший с ним в одной комнате другой студент, над которым он постоянно смеялся, человек весьма ограниченный, но получивший правильное и прочное воспитание, восторжествовал вполне». Пигасов сжег все свои книги и поступил на службу. Чиновником он оказался бойким, хотя и не слишком распорядительным. Однако ему захотелось поскорее «выскочить в люди» – он запутался и вскоре должен был выйти в отставку. После трех лет жизни в своей деревне, он женился на богатой вдове, но впоследствие стал тяготиться семейной жизнью. Пожив с ним несколько лет, жена тайком уехала от него в Москву и продала свое имение, в котором Пигасов только что отстроил усадьбу. Он было затеял тяжбу, но ничего не выиграл, и теперь доживал свой одинокий век, разъезжая по знакомым, которых он ругал за глаза, а бывало что и в глаза.

Пигасов затевает словесную баталию на свой излюбленный предмет: о женщинах. В частности, он заявлят, что на свете есть три разряда эгоистов: эгоисты, которые сами живут и жить дают другим, эгоисты, которые сами живут и не дают жить другим, наконец, эгоисты, которые и сами не живут и не дают жить другим. Женщины, по его словам, большей частью принадлежат к третьему разряду. На возражение Дарьи Михайловны, что мужчинам тоже свойственно ошибаться в суждениях, Пигасов отвечает, что это действительно так, но разница между ошибкой женщины и «нашего брата» состоит в том, что «мужчина может, например, сказать, что дважды два – не четыре, а пять, или три с половиною, а женщина скажет, что дважды два – стеариновая свечка». На вопрос о том, что ему нравится, Пигасов отвечает, что литература, «да только не нынешняя». На просьбу пояснить свою нелюбовь к современной литературе, Пигасов рассказывает случай о том, как он на паромной переправе повстречался с каким-то барином. «Паром пристал к крутому месту: надо было втаскивать экипажи на руках. У барина была коляска претяжелая. Пока перевозчики надсаживались, втаскивая коляску на берег, барин так кряхтел, стоя на пароме, что даже жалко его становилось… Так и нынешняя литература: другие везут, дело делают, а она кряхтит».

Далее на вопрос одного из мальчиков, где находится какой-то город, Пигасов отвечает, что «в самой Хохландии». Потом заявляет, что «будь у меня лишние деньги, я бы сейчас сделался малороссийским поэтом». На удивленные возгласы, разве он умеет писать по-малороссийски, Пигасов отвечает, что не умеет, «да оно и не нужно». Все недоумевают, а Пигасов поясняет, что надо «только взять лист бумаги и написать наверху: «Дума»; потом начать так: «Гой ты доля, моя доля!» или «Седе казачино Наливайко на кургане!», а там: «По-пид горою, по-пид зеленою, грае, грае воропае, гоп! гоп!» или что-нибудь в этом роде. И дело в шляпе. Печатай и издавай. Малоросс прочтет, подопрет рукою щеку и непременно заплачет, – такая чувствительная душа!»

Учитель Басистов возмущается, что это клевета на малороссийский народ, который он искренне любит, и что «грае, грае, воропае» – полнейшая бессмыслица. Тем временем появляются Волынцев и Липина.

Пигасов язвит по поводу барона (которого все ждут), считая философию никчемной отвлеченностью, а, по его сведениям, барон «Гегелем так и брызжет». Пигасов презирает «высшие» точки зрения, восклицает: «И что можно увидать сверху? Небось коли захочешь лошадь купить, не с каланчи на нее смотреть станешь!».

Вскоре Дарья Михайловна получает известие, что барон получил предписание тотчас вернуться в Петербург, а статью передает со своим приятелем Дмитрием Николаевичем Рудиным.

Входит Рудин, «человек лет тридцати пяти, высокого роста, несколько сутуловатый, курчавый, смуглый, с лицом неправильным, но выразительным и умным… Платье на нем было не ново и узко, словно он из него вырос».

Рудин представляется, говорит, что у него имение в Т…ой губернии, что здесь он недавно, что с бароном они друзья – Рудин помогает ему в разного рода начинаниях, хотя сам в отставке. Статья, которую он привез, оказывается, толкует «об отношении промышленности к торговле в нашем отечестве».

Пигасов язвительно интересуется тем, насколько эта статья отвлеченного характера, добавляя, что абстрактные рассуждения – беда нынешнего времени и что нужно в первую очередь «подавать» факты. Рудин рассудительно отвечает, что «барон в этом деле дилетант, но в его статье много справедливого и любопытного», затем в словесной перепалке с Пигасовым изящно ловит его на непоследовательности в суждениях, говорит, что «общие положения» также необходимы (приводит в качестве примера учение Коперника и законы Ньютона). На неуважительное замечание Пигасова об «образованности» Рудин отвечает, что «все эти нападения на системы, на общие рассуждения и так далее потому особенно огорчительны, что вместе с системами люди отрицают вообще знание, науку и веру в нее, стало быть, и веру в самих себя, в свои силы… Скептицизм всегда отличался бесплодностью и бессилием… Если у человека нет крепкого начала, в которое он верит, нет почвы, на которой он стоит твердо, как он может дать себе отчет в потребностях, значении и будущности своего народа?» Пигасов злится и отходит в сторону.