Станислав Рассадин - Новые приключения в Стране Литературных Героев

Хлестаков (обрадовавшись случаю и похвастаться и подольститься к начальству). Как же-с, ваше превосходительство! Я ведь и с Пушкиным на дружеской ноге! Бывало, скажешь ему: «Ну что, брат Пушкин?..»

Лицо (строго). Не завирайся, братец! Как это на друже­ской ноге? Чиновник моего департамента – и в дружбе со смуть­яном, коему государем Александром Павловичем повелено нахо­диться в ссылке безотлучно?

Хлестаков (испугался). Что вы, ваше превосходитель­ство? Напротив! Совсем напротив! Я говорю, бывало, скажешь ему этак... сурово: «Ну?! Что, брат Пушкин?! А?! Смотри, брат! У меня – ни-ни! У меня – ухо востро!»

Гена.Вот врун, а? Да еще и неграмотный! Про пушкин­ского «Медного всадника» не слыхал!

Профессор.Что врун и невежда – спору нет. А вот что касается «Медного всадника», то, знаешь, Гена, это ведь я промахнулся. Да, да! Все эта проклятая профессорская рас­сеянность. У нас сейчас какой год?

Гена.Ясно, какой: 1989-й!

Профессор.Да нет! Сейчас, здесь, в этом Петербурге?

Гена.А-а... Здесь этот... 1824-й!

Профессор.То-то и оно! А ведь «Медный всадник» будет написан только через девять лет. Да его еще и не напеча­тают: новый царь не допустит. Так откуда же им знать эту поэму?

Гена.Да... Это вы действительно промахнулись. Что ж делать?

Профессор.Выходить из положения. Ничего! Я думаю, ты сумеешь их просветить. А если что забудешь, вот томик Пушкина. Я, как знал, прихватил его с собою.

Гена.Вот еще! Очень мне нужно их просвещать.

Профессор.Да пойми, ведь не ради них! Ради нас и наших слушателей. Мы же сами завели речь о том, как могли современники воспринимать пушкинскую фантазию, вот ты и спроси у них об этом.

Гена.Ну, ладно, так уж и быть... Послушайте! Вот вы сказали, что не знаете поэму «Медный всадник»...

Лицо.Не знаем и знать не хотим!

Гена.И зря! Там много здорово интересного. Там такая выдумка, что...

Лицо (ядовито) . Выдумку мы уж приметили. Только сию выдумку следовало бы почесть беспримерною клеветою, а ее автора – клеветником!

Гена.Сами вы... (Но сдержался.) Ладно. Не об этом речь. Я про другую выдумку говорю – про фантазию. Там, в поэме, ее герой – его Евгением зовут – как раз в это ваше наводнение угодил...

Лицо.Вот невидаль! Да в него тысячи угодили! Что ж тут за фантазия?

Гена.Нет, вы дослушайте! Этот самый Евгений не как другие угодил. Другие там на лодках спасаются, на досках, а он... Погодите, я сейчас прочту... Вот!

Ну и так далее. Что, плохо придумано? Вокруг волны бушуют, а он льва оседлал!

Хлестаков.Позвольте, позвольте! Как, вы изволили сказать, его имя? Евгений? А по фамилии?

Гена.Не знаю. У Пушкина про это ничего не сказано.

Хлестаков.Так я вам скажу! Ваше превосходительство, это же Яковлев! Наш Яковлев! Столоначальник! Душа человек и самый мой короткий приятель! Он как раз давеча про­гуливался по городу, а когда вода стала прибывать, то для спа­сения жизни взял и залез на одного из львов, которые стоят возле дома их сиятельства князя Лобанова-Ростовского. Это о нем написано! И дом тот же самый! Верьте слову! Мне Яков­лев сам божился!

Лицо.Так-то, юноша. А вы говорите – выдумка! Фанта­зия! Какая ж фантазия, ежели такой пустяк и тот позаимство­ван у натуры? Да и натура-то какова? Тьфу! Мой столоначаль­ник, а ведь он препустейший малый! Я правду говорю, Хлеста­ков?

Хлестаков.Святую правду, ваше превосходительство! Препустейший! Именно – тьфу!

Лицо.Нет, измельчал Пушкин. Выдохся. Воображение уж не так играет, как в юности. «Спеши любить, о Лила...» – это я понимаю. А то вздумал лобановский дом описывать. Да на что мне его описание, когда я на прошлой неделе сам у князя на бале был?.. Фантазия!

Гена.Ну, ладно, пускай. Не в самом же Евгении дело, я о нем только так, к слову. А вот то, что за Евгением памятник Петра Первого гонится, это тоже не Пушкин выдумал?

Лицо.Памятник? Гонится? Это что-то новое.

Гена.Ага, заело? Подождите, сейчас я вам прочту... (Листа­ет томик, бормоча про себя.) «Показалось ему, что грозного царя, мгновенно гневом возгоря, лицо тихонько обращалось...». Вот!

Ну? Кто еще такое мог придумать, если не Пушкин?

Лицо.Кто мог придумать, говорите вы?.. Эхе-хе... Право, не следовало бы мне, верному слуге моего государя, рассказывать вам этакое, да уж ладно. Расскажу, дабы окончательно посра­мить вашего кумира, этого ссылочного пиита. Хлестаков, погля­ди, братец, нас никто не слышит?

Хлестаков.Никто, ваше превосходительство!

Лицо.Да сам-то гляди не перенеси часом!

Хлестаков.Что вы, ваше превосходительство! Могу ли я...

Лицо.Можешь, братец, можешь. Одна надежда – побо­ишься, что узнаю, так в бараний рог скручу... Словом, вот. Надо вам знать, господа, что еще в двенадцатом году, когда Буонапарте вздумал пойти на нас войною, государь Александр Павлович полагал за лучшее увезти из Санкт-Петербурга статую Петра Великого – на случай, ежели супостат захватит столицу. И вот тогда-то к князю Голицыну... князь мне это сам говорил... пова­дился ходить некий майор Батурин. Сей майор добился с князем свидания и передал ему, что его, Батурина, преследует один и тот же сон. Он видит себя на площади Сената. Лик Петра... Как там у хваленого вашего пиита сказано про сей лик?

Гена.«...Мгновенно гневом возгоря, лицо тихонько обра­щалось..».

Лицо.Вот-с! Стало быть, зрит этот Батурин, что лик Петра тихонько поворачивается. Всадник съезжает со скалы сво­ей и скачет по улицам к Каменному острову, где обретался тогда государь. Батурин влечется за всадником какой-то чудной силою, бежит и слышит топот меди по мостовой. Ну-с, затем всадник въезжает на двор Каменноостровского дворца, навстречу выходит к нему наш государь, и император Петр будто бы говорит ему... Но тсс! Об этом никому!.. «Молодой человек, – говорит Петр Великий, – до чего довел ты мою Россию?..» Что, юноша? Вы и на сей раз станете уверять нас, будто Пушкин обладает фантазиею? Похитить жалкую выдумку какого-то полубезумного майора! Какое падение!