Анна Сьюэлл - Черный Красавчик (с иллюстрациями)

Веселое Копытце был сильно раздосадован тем, что «его пихает и толкает мальчишка, который ровно ничего не умеет», однако уже через две недели пони по секрету сказал мне, что, с его точки зрения, из мальчика выйдет толк.

И вот настал день расставания с Джеймсом. В то утро и следа не было от обычной веселости Джеймса, он был грустен и подавлен.

— Что делать, — сказал он Джону, — я оставляю здесь тех, кто мне так дорог: и маму, и Бетси, и тебя, и добрых хозяев, и наших коней, и моего старого пони Веселое Копытце. На новом месте я никого не знаю. Пожалуй, я так и не решился бы уехать, если бы не знал, что на новом месте смогу больше помогать маме. Мне было Трудно принять это решение, Джон.

— Я понимаю, мой мальчик, — я хуже бы стал думать о тебе, если бы ты не мучился и не страдал, впервые покидая родной дом. Не унывай, Джеймс, заведешь себе там новых друзей, и, если все будет хорошо, а я не сомневаюсь, что у тебя все должно быть хорошо, матери станет легче, и она будет горда от того, что ее сын так хорошо зарабатывает.

Джон всячески подбадривал Джеймса, но всем было тоскливо от расставания. Веселое Копытце места себе не находил после отъезда Джеймса и даже потерял аппетит. Тогда Джон стал по утрам выводить его вместе со мной: хорошая пробежка рысью и добрый галоп излечивали меланхолию нашего маленького друга. Скоро Веселое Копытце совсем пришел в себя.

Однажды ночью, вскоре после отбытия Джеймса, когда, поев свое сено, я мирно спал на свежей соломенной подстилке, в конюшне громко зазвенел колокольчик. Я услышал, как открылась дверь в домике Джона, услышал его шаги, стремительно удаляющиеся в направлении хозяйского крыльца. Джон почти сразу вернулся в конюшню, отпер дверь и позвал:

— Красавчик! Вставай, Красавчик, сейчас тебе скакать, и скакать что есть мочи!

Я и сообразить ничего не успел, как был уже заседлан, Джон сбегал к себе за плащом и рысью направил меня к хозяйскому дому. Хозяин ждал нас на крыльце с фонарем.

— Скачите во весь опор, Джон, жизнь хозяйки в ваших руках. Не теряйте ни минуты. Отдайте записку доктору Уайту, дайте коню передышку — и как можно скорей назад!

— Да, сэр.

И Джон взлетел в седло.

Садовник, домик которого стоял у самых ворот, заслышав колокольчик, уже распахнул ворота, мы промчались через парк, по деревенской улице, вниз с холма и остановились только перед мостом.

Джон громко позвал смотрителя, потом застучал в его дверь, тот выбежал и поднял шлагбаум.

— Не опускайте шлагбаум, скоро поедет доктор, — предупредил Джон, — и вот деньги за проезд по мосту!

Мы проехали мост, дальше начиналась ровная дорога, и Джон сказал мне:

— Ну, Красавчик, теперь покажи, на что ты способен!

Я показал. Не потребовались ни хлыст, ни шпоры, я галопом проскакал две мили, едва касаясь копытами земли, — не думаю, что мой дед, победитель скачек в Ньюмаркете, был резвее меня! Когда мы приблизились ко второму мосту, Джон придержал меня и потрепал по холке.

— Молодец, Красавчик! Молодец!

Джон хотел пустить меня чуть потише, но я разгорячился и пошел тем же галопом, что до моста. В воздухе пахло морозцем, ярко светила луна, и я наслаждался движением.

Мы промчались через деревню, через темный лес, потом в гору, под гору и наконец влетели в город и по его заснувшим улицам прискакали на Базарную площадь. Весь город спал, и только стук моих копыт по мостовой нарушал тишину. Церковные часы пробили три, когда мы остановились перед домом доктора Уайта. Джон позвонил раз, потом другой и, не дождавшись ответа, громко постучал кулаком в дверь. Наверху открылось окно, доктор высунул голову в ночном колпаке и спросил:

— В чем дело?

— Миссис Гордон очень плохо, сэр! Хозяин просит вас немедленно приехать, он боится, что она умрет, если вы не поспеете вовремя, и вот его записка!

— Подождите, — сказал доктор, — сейчас спущусь.

Окно захлопнулось, и через минуту открылась дверь.

— Вот что плохо, — стал объяснять доктор, — я сегодня весь день разъезжал, и моя лошадь совершенно выдохлась, а на второй только что уехал к больному мой сын. Просто ума не приложу, что делать. Не могу ли я воспользоваться вашей лошадью?

— Сэр, он скакал всю дорогу до города, и я рассчитывал дать ему передышку, но думаю, хозяин не будет возражать, если я поступлю, как вы говорите, сэр.

— Очень хорошо. Сейчас соберусь. Джон стоял рядом со мной, поглаживая меня по шее. Я сильно вспотел.

Вышел доктор с хлыстом в руке.

— Хлыст вам не потребуется, сэр, — предупредил Джон. — Черный Красавчик сам пойдет галопом и будет скакать, пока не свалится с ног. Позаботьтесь о нем по возможности, сэр, мне бы не хотелось, чтобы с ним что-то было не так!

— Все будет в порядке, Джон. Должно быть!

Доктор сел в седло, и через минуту Джон остался далеко позади.

Не стану рассказывать об обратном пути: в отличие от Джона доктор был человеком тучным, да и в седле держался хуже, но я старался изо всех сил. Шлагбаум был открыт, а у подножия холма доктор натянул поводья.

— Отдышись немного, Красавчик.

Я был рад передышке, потому что изрядно устал, но вскоре снова пустился вскачь и скакал, пока, наконец, не увидел перед собой ворота в парк, у которых нас дожидался Джо. Заслышав цокот копыт, хозяин выбежал на крыльцо и, не говоря ни слова, проводил доктора в дом, а Джо повел меня в конюшню.

Я был счастлив, что добрался до своего стойла: у меня так сильно дрожали ноги, что я мог только стоять, тяжело переводя дыхание, я был весь в мыле, с меня лило, а от боков валил пар, как от горшка на плите, по любимому выражению Джо. Бедняга Джо! Маленький, беспомощный, еще совсем неопытный, он, конечно, старался помочь мне, как умел. Его отец, который знал бы, что нужно сделать, в ту ночь уехал в другую деревню. Джо обтер мне грудь и ноги, но не догадался накрыть меня теплой попоной: ему казалось, что я так разгорячен, что под попоной мне будет жарко. Он принес полное ведро воды, холодная вода была очень хороша на вкус, и я выпил все ведро. Джо задал мне корм: сено и кукурузу — и ушел спать, полагая, что все сделал, как нужно.

Скоро меня начала бить дрожь, и чем дальше, тем сильнее. Озноб не проходил, заболели ноги, ныло в паху, а потом заболела и грудь. Трясясь в ознобе, я так мечтал о моей теплой, уютной попоне! Скорей бы пришел Джон, думал я, но, зная, что ему предстоит пешком пройти целых восемь миль, я улегся на соломенную подстилку и постарался уснуть.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я услышал шаги Джона. Я тихонько застонал: мне было совсем худо. Джон бросился ко мне, наклонился и ощупал со всех сторон. Я не мог рассказать ему, как сильно мне нездоровится, но Джон все понял сам. Он сразу накрыл меня несколькими попонами, напоил теплой водой, заварил горячей болтушки, поев которой, я заснул по-настоящему.