Анна Сьюэлл - Черный Красавчик (с иллюстрациями)

— Что это вы собираетесь делать? — прорычал возница.

Лишь кивок головы и зловещая улыбка были ему ответом.

Наш друг вернулся к пролетке одновременно со своим приятелем, который со смехом заметил:

— Я думал, Райт, у тебя своих дел по горло, чтобы взваливать себе на шею заботу еще и о чужих лошадях и слугах.

Мистер Райт помолчал мгновение, а потом, слегка откинув голову, сказал:

— Ты знаешь, почему этот мир так плох?

— Нет, — ответил его приятель.

— Так я тебе объясню. Потому что люди думают только о себе и палец о палец не ударят, чтобы заступиться за обиженного или вывести негодяя на чистую воду. Я никогда не прохожу мимо подобной жестокости, и многие хозяева благодарили меня, поскольку и не предполагали, как дурно в их отсутствие обращаются с их лошадьми.

— Если бы таких людей, как вы, сэр, было больше! — сказал Джерри. — Они так нужны этому городу!

Мы поехали дальше, а когда они выходили из пролетки, наш друг сказал:

— Если человек видит жестокость и несправедливость, справиться с которыми в его силах, но ничего не предпринимает, он тоже несет ответственность за содеянное.

Нужно сказать, что для извозчичьей лошади я жил прекрасно; мой возница был и моим хозяином, и, даже не окажись он таким замечательным человеком, в его интересах было хорошо со мной обращаться и не изнурять работой. Но многие лошади принадлежали владельцам больших конюшен, которые нанимали извозчиков, чтобы те каждый день привозили им часть выручки. Поскольку это были не их лошади, такие извозчики думали лишь о том, как выжать из них побольше, чтобы, заплатив требуемую сумму хозяину, оставить что-то и себе. У этих лошадей жизнь была скверной. Конечно, сам я мало что понимал, но об этом часто говорили на стоянке, и Хозяин, который был человеком сердобольным и любил лошадей, порой очень сердился, если видел, что с лошадью плохо обходятся и доводят до полного изнеможения.

Однажды к стоянке подъехал жалкий на вид извозчик, которого все ззали Убогий Сэм: его лошадь выглядела совершенно измученной, и Хозяин сказал:

— Тебе с твоей лошадью место в полицейском участке, а не здесь.

Извозчик накинул на лошадь рваную тряпку, затем повернулся к Хозяину и голосом, полным отчаяния, сказал:

— Если бы полиции было до нас хоть какое-нибудь дело, ей следовало бы заняться нашими хозяевами, которые обдирают нас как липку, и обратить внимание на слишком низкие расценки. Если, как большинству из нас, приходится каждый день выкладывать хозяину восемнадцать шиллингов за пользование пролеткой и парой лошадей и делать это, еще ни гроша не заработав для себя, то такую работенку легкой не назовешь, знаете ли: по девять шиллингов с каждой лошадиной головы вынь да по ложь, прежде чем начнешь зарабатывать на кусок хлеба себе. Тебе же не надо объяснять наше положение, а если лошадь не работает как положено, мне, что же, с голоду помирать прикажешь? Мои дети уже знают, каково это. У меня их шестеро, и, кроме одного, никто в дом гроша еще не приносит. Я торчу здесь по четырнадцатьшестнадцать часов в день и в течение десяти-двенадцати недель подряд не вижу выходного. Ты же знаешь, Скиннер застрелится, а не даст свободного дня. А уж если я не тружусь до седьмого пота, то не знаю, кто тогда и трудится. У меня нет ни теплого пальто, ни плаща, но когда на твоей глее столько едоков, об одежде уже не думаешь. На прошлой неделе пришлось часы заложить, чтобы заплатить Скиннеру, и больше уж мне их не видать!

Извозчики, стоявшие вокруг, согласно кивали и поддерживали его. Убогий Сэм продолжал:

— Хорошо вам, у кого свои лошади и пролетки или у кого добрые хозяева, — у вас есть шанс выбиться из нужды и жить праведно; у меня его нет. Нам ведь не положено брать больше шести пенсов за милю в пределах четырехмильного кольца. Сегодня утром, к примеру, я проехал добрых шесть миль и получил всего три шиллинга. И требовать плату за обратную дорогу порожняком я тоже права не имею: вот и выходит — лошадь прошла двенадцать миль, а я остался всего с тремя шиллингами. Со следующего пассажира я получил за трехмильный проезд, а мешков и ящиков у него было столько, что, погрузи я их снаружи, как багаж, можно было бы неплохо заработать, взяв положенные два пенса за место, но вы же знаете, как поступают пассажиры: все, что можно, набивают внутрь, складывают на переднем сиденье. Эти сделали точно так же и только три тяжелых ящика погрузили наверх — а это всего шесть пенсов плюс плата за проезд шиллинг и шесть пенсов. Потом на обратном пути я заработал шиллинг. Вот и считайте: проехал восемнадцать миль, а получил всего шесть шиллингов. Стало быть, эта лошадь должна заработать сегодня еще три шиллинга, да другая, после обеда, девять, и только после этого я положу первый пенни в собственный карман.

Конечно, выдаются дни и получше, но такие, как сегодня, тоже не редкость, поэтому я считаю издевательством, когда нас начинают учить не изнурять лошадей: если лошадь падает от усталости — кроме как кнутом, ее ничем не заставишь идти вперед. У меня просто выхода другого нет. Запрячь бы жену с ребятишками вместе с этой лошадью, да пусть бы хозяин на это поглядел! Я так обращаюсь с лошадью не потому, что мне это нравится, про меня такого никто из вас не скажет. Просто жизнь у нас паршивая: ни дня отдыха, ни часу свободного, чтобы побыть с семьей. Я часто чувствую себя стариком, хотя мне всего сорок пять.

Вы сами знаете, что пассажирам ничего не стоит обвинить нас в мошенничестве, будто мы берем больше, чем положено; они дрожат над своими кошельками, отсчитывают точно до последнего пенни и смотрят при этом на тебя так, словно ты лезешь к ним в карман. Хотел бы я, чтобы кто-нибудь из них посидел на козлах по шестнадцать часов в день во всякую погоду и попробовал, отдав сначала восемнадцать шиллингов хозяину, заработать этим себе на жизнь. Небось тогда не были бы такими щепетильными: как бы лишних полшиллинга извозчику не передать, и перестали бы заваливать сиденья вещами. Конечно, изредка коекто раскошеливается на щедрые чаевые, иначе мы просто бы не выжили, но уповать на это нельзя.

Собравшиеся вокруг извозчики одобрили его речь, один из них сказал:

— Да, положение отчаянное, и если кто-то из нас не удержится и перехватит порой лишнюю монетку, кто его за это осудит?

Джерри не принимал участия в разговоре, но я никогда не видел такого печального выражения на его лице. Хозяин стоял, заложив руки в карманы, потом достал из шляпы носовой платок и вытер лоб.

— Твоя правда, Сэм, — сказал он, — как ты сказал, так все и есть. Я никогда больше не буду пугать тебя полицией: просто я не сдержался, увидев глаза твоей лошади. Тяжко жить человеку, тяжко и скотине, и кто здесь поможет — не знаю; но ты по крайней мере мог бы пожалеть лошадь, сказать ей доброе слово, извиниться, что приходится тянуть из нее, бедной, последние жилы. Порой мы ничего не можем им дать, кроме ласки, но удивительно, как они это понимают!