Григорий Кругликов - У самых брянских лесов

Но что за болото — Ловча? Нами, меньшими, оно не изведано. Большун нам объясняет:

— Такое это болото — и за летний день не обогнуть. Топь тож непролазная и змеи кишмя кишат…

А мы на все согласны.

— Пошли, ребята! — подает голос Пашка. — Раз наметили — кровь из носа, а грибков надобно набрать…

— Я перед держать буду, — хорохорится Фекла.

— Ну, раз так, — говорит Большун, — ломайте хоть вот эту березку и цепляйтесь за нее. Будем двигать в один след, как волки, полным выводком.

И полезли в болото. Впереди Фекла, за ней — Васька, Пашка, я и последним — Большун. Он командует Фекле:

— Вправо, влево, прямо держись!

Поначалу болото казалось вовсе не страшным. Но чем дальше от берега, тем труднее путь. Бредешь по пояс в рыжей жиже, болото как живое, так и ходит ходуном: то провалишься в пучину, то дохнет трясина и выкинет тебя наверх. Остановись на минуту — засосет на месте.

Ловчее всех Фекла. Она, как коза в капустнике, прыгает с кочки на кочку без промаха. И посмеивается:

— Ну, ну, ребята! Давай по моим следам!

А у Васьки что ни прыжок, то неудача: попадает между кочек.

— Вот будь неладна! Прорва и есть прорва…

Никудышные дела у меня. Босиком так и прохватываю верхний болотный наст. На каждом шагу ныряю чуть ли не по самую шейку. Хорошо еще, что за мной бредет Большун. Он то и дело выхватывает меня наверх.

Так и бредем, плывем. Припекает ласковое, приветливое солнышко, подувает свежий ветерок, колышет чахлые кусты да желтую траву-осоку. В стороне справа проглядываются просторные заманчивые луговины с белыми цветами. Но это обман. Трясина там и топь бездонная, цветы бездушные. Ступи только — каюк!

Зато раздолье здесь уткам разных пород. Не счесть и дупелей, бекасов. А коростели-драчи без отдыха надрываются:

— Драть, драть, отдирать…

Беспрестанно курлыкают журавли:

— Кут-тырло, кут-тырло, кут-тырло!

Но вот Фекла вдруг замерла на месте и таинственно шепчет:

— Братцы мои миленькие, слушайте, слушайте! Возня какая-то в болоте! Не черти ли чертыхаются?

Вся наша ватага тоже застыла, не замечая, как болото делает свое дело — засасывает. И слышим: впереди, в кустах, барахтанье, охи, вскрехи и фырканье.

Фекла вскрикнула и упала промеж кочек, затаилась.

— Ребята, лоси двигают! Ату, алю! Аля-ля!

И вслед за ним покатилось:

— Держи, лови! Гой, гой!

Лоси бросились в сторону. Затрещали кусты, захлюпала, зачавкала болотная грязь. И постепенно все затихло.

Поднялась и Фекла — вся рыжая, блестят лишь глаза да белые зубы. Трясется, еле лопочет:

— Ой, братцы мои, наваждение! Навовсе чуть болото не затянуло. Где я?

— Да тут ты, на кочке стоишь. Храбрая какая!

— И, родимые мои, крепко я чертей боюсь! Глянула — а там рогастый!

— Да от тебя и черти сбочь свернут, — говорит Ваня, — красива не в меру и лихости хоть отбавляй.

И снова бредем, плывем. Под ногами все хлюпает и волнами ходит, как на пружинах…

Вот какие брянские леса! Казалось, болоту и конца не будет. А вот уже раскинулось перед нами широкое поле. На холмистых перекатах белеют пески. Вокруг поля темнеет мощный бор. И чудится в нем что-то сказочное — простор и величие. Он-то нам и нужен…

Сосны и ели в два-три обхвата, на макушку глянешь — шапка валится.

— Мачтовый, настоящий корабельный, — закинув голову, сообщает Большун.

Но грибов тут и в помине нету. Все ягодником заросло: черникой, голубикой, черномалинником и костяникой. И мы, словно тетеревиный выводок в клюквенном болоте, рассыпаемся по ягоднику на кормежку. Неугомонная Фекла и здесь покоя не дает:

— Васютка, глянь, какие! Глазастые, а смашные — язык проглотишь!

— Дуреха! Да это ж волчьи ягоды, отрава! Скорее водой отпивайся, авось пройдет!

… Скоро мы зашагали в глубь леса. Появились бугры и подернутые мхом лощины. Меняется и лес — красуются дубки, белая береза и липа.

И грибов тут — по десятку, по два в семейках, прямо на виду. Тащиться в этакую даль через болото немного находится охотников.

Фекла, широко раскинув руки, мечется от семейки к семейке белых грибов-боровиков, выкрикивая:

— Чур, мои! Чур, мои!

— Все твои, — смеется над ней Большун. — Снимай-ка платьишко, а то плетушка твоя внакат будет…

Но Фекла вовсе не жадюга. Азарт ее захватывает. Заметит издали белый гриб и летит к нему. А по пути пяток ногами стопчет.

Нет, так грибы отыскивать не годится. Иное дело — бредешь медленно-премедленно, зорко проглядываешь каждую пядь. И вдруг под желтым листом либо под хвоей, а то и под зеленой травой замечаешь коричневое или нежно-желтое пятнышко. И застываешь на месте. Душа в пятки уходит. Гриб! Белый…

Грибникам, как и охотникам, положен привал.

Распластались мы под кудрявой березкой на поляне, и враз охватила всех дремота сладкая-пресладкая. И неизвестно, когда бы сумели мы проснуться, если бы не вожак. Он-то за все в ответе.

— Вот так вздремнули! — всполошился Большун. — Живо, ребята, вставайте! Вот-вот ночка спустится.

Ночь не заставила себя долго ждать. В лесу она внезапно наваливается. Обратно к хатке шагаем, минуя болото. Хоть и доведется топать, как говорится, семь верст до небес и все лесом, да делать нечего. По лицу хлещут невидимые ветки. Натыкаемся на кочки, на валежник. Не хочется ни шутить, ни говорить. Всяк сам собою занят, — как бы скорее дотянуться до хатки.

Только изредка подает голос Большун:

— Держитесь, ребята, поплотнее, цепляйтесь друг за друга.

Теперь он сам впереди идет, никому не доверяя. И как-то минует и вывороченные с корнем деревья, и топкие болотца, и густые заросли. Да на ходу еще приговаривает:

— Фекла, жива ль ты? Медведь не сцапал? Эх, звездочка, звездочка, проснись, покажись! Никак пути-дорожки не видать. А! Показала медведица свой хвост…

И вдруг ночную тишину нарушило жуткое завывание волка. И вслед за первым на разные голоса со всех сторон начали отзываться второй, третий, пятый… У-у-у! Душу мотает, мороз по спине полез. А Фекла шепчет:

— Ох, родимые мои! Последний конец настал. Вчистую всех прикончат.

А тут еще над нашими головами раздается дикий вскрик:

«Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Ух, ух, ух!»

И перекатным эхом понеслось по лесу:

«Ха! Хо! Ух! Ха! Хо! Ух!»

И снова наступает тишина — зловещая, таинственная.

Васька поднимает Феклу и говорит:

— Ну что ты, аль сову не слыхала?

— Братцы мои родненькие, да ничегошеньки я не вижу. Куриная слепота одолела, — всхлипывает Фекла.

— Ладно, давай карабкайся на загорбок, — говорит Большун.

И все семь верст до самой будки путевого обходчика тащит Феклу на собственных плечах.