Колетт Вивье - Дом на улице Четырех Ветров

Фанфан задремал, уткнувшись носом в серебряную звезду. Норетта подняла его и отнесла в кровать.

— Норетта, — сказала ей мать, когда она вернулась, — Соланж останется сегодня у нас, она ляжет с тобой. Это ничего: в тесноте, да не в обиде!

— Ура! — закричала Норетта, радостно захлопав в ладоши. — Ты слышишь, Соланж, нет, ты слышишь? Мы с тобой будем играть, — прошептала она на ухо подруге, — до чего же весело будет!

— Да, конечно… — ответила Соланж. — А как вы думаете, мадам Селье, хорошо будет Алену у сестер Минэ? Думаете, ему там понравится?

— Еще бы ему там не понравилось! — сказала Эвелина. — Они будут ухаживать за ним, как за малым ребенком. Они ему и грелку в постель принесут, и липовый отвар, а утром станут ходить на цыпочках, чтобы он не проснулся! Ты что, не знаешь сестер Минэ?

— Ну как же! Конечно! — сказала Соланж.

Слабая улыбка осветила ее лицо; она взяла Норетту за руку.

— Значит, правда, — сказала она, — я остаюсь у тебя и мы будем играть? Пошли!

Эвелина Селье расцеловала обеих девочек, и они ушли вместе с Мишелем. Когда их шепот затих, она вздохнула и начала убирать со стола, чтобы потом вымыть посуду. Хладнокровие, которое она проявила, стоило ей огромного напряжения, и сейчас силы оставили ее, все тело ныло, она с трудом держалась на ногах. Но теперь она одна, можно дать волю усталости… По ее милому лицу тихо заструились слезы; они падали в лохань с посудой, а она и не думала их вытирать. «Ну хватит, — говорила она себе, стараясь успокоиться, — на сегодня Ален спасен и пристроен — это главное. Но что будет завтра? И этот бедняга Жан — как жаль, что он такой рохля!.. О господи, как тяжко все, невыносимо тяжко!..» А слезы все текли и текли по ее щекам…

Убрав посуду в кухонный шкаф, она вернулась в столовую и подошла к елке. Все свечки давно погасли, кроме одной; в ее дрожащем сиянье поблескивали гирлянды. Крохотное пламя то угасало, то вспыхивало с новой силой — казалось, оно вот-вот умрет. Прижавшись щекой к колючим зеленым веткам, Эвелина стала следить за свечой. Ей вспомнились другие елки — те, которым она радовалась в детстве, когда ей было восемь, а потом и двенадцать лет, — елки, которые она украшала для Мишеля, затем для Норетты, наконец, последняя елка, которую муж — это было в 1938 году — купил на Цветочном базаре. Она была слишком велика, и пришлось отпилить кусок. «Хорошо, если бы муж сам купил елку на будущий год! Неужели он не вернется?..» Она стояла не двигаясь, погруженная в свои мысли, пока крохотное пламя наконец не погасло. Тогда она тихонько выпрямилась и, в последний раз оглядев погасшую елку, вышла из столовой — пора было ложиться спать.

Новый день принес новые заботы. Еще ночью у Соланж началась сильная лихорадка, она бредила, звала брата, и Эвелине пришлось взять ее к себе в комнату, чтобы Норетта могла выспаться. В семь часов утра жар все еще держался — термометр показывал 39,7. Эвелина, серьезно встревоженная, послала Мишеля за доктором Менаром, который сразу же поспешил на зов. Соланж тем временем перестала бредить, но была необычайно возбуждена: ее лицо, обычно такое бледное, горело лихорадочным румянцем, и она жаловалась на сильную головную боль.

— В горле чисто, и в легких тоже, — сказал врач, — кажется, у нее нервная горячка. Не перенесла ли девочка какого-нибудь потрясения?

Эвелина Селье пробормотала: «Да, вы угадали». Доктор не стал ни о чем расспрашивать, выписал рецепт и рекомендовал Соланж полный покой. Уже прощаясь, он задержался в дверях.

— Как учится ваш сын? — спросил он. — Мой лодырь ровным счетом ничего не делает, все возится с какими-то зелеными листками… Хотел бы я знать, что он выдумал!.. По правде говоря, я его понимаю: все эти мальчишки мечтают об одном — участвовать в Сопротивлении! Кстати, — продолжал он, кивнув в сторону Соланж, — какие вести от молодого Кутюра?

Эвелина Селье еле заметно покраснела.

— Вы же знаете, он разъезжает по стране: он ведь работает по парфюмерной части…

— Знаю, знаю… Кстати, хотел вам сказать: я пользую уголовников в тюрьме «Фрэн», и у меня есть тюремный пропуск. Так что, если когда-нибудь я смогу быть вам полезен, попомните обо мне… Ну, прощайте и не волнуйтесь: горячка скоро пройдет.

Эвелина Селье молча пожала ему руку. «Счастье еще, что на свете столько хороших людей!» — подумала она, чуть повеселев. Но что ей теперь делать с больной? Оставить ее одну в пустой квартире нельзя. И Эвелина решила поместить ее в комнате Норетты. Мишель с Жоржем притащили диванчик Соланж и с грехом пополам установили его между шкафом и кроватью. Потом уложили туда Соланж, уснувшую глубоким сном.

Норетта радовалась: теперь подруга все время будет с ней — и днем, и ночью.

— Тебе совсем не придется за ней ухаживать, мамочка! — воскликнула она. — Я все беру на себя. Я буду делать все, все, что надо!

— Прекрасно, — сказала мать. — Но прежде всего — перестань так громко кричать. Доктор рекомендовал нашей Соланж полный покой… Слышите, мальчишки? Фанфан, ты слышал, что я сказала? Уйдите-ка лучше отсюда, все трое.

— А доктор не велел Соланж пить липовый чай? — спросил, подбегая к матери, Фанфан. — А мне дадут чаю?

— Дадут, обязательно дадут… если ты будешь хорошо себя вести, — улыбаясь, ответила мать. — А сейчас, сынок, я должна убрать квартиру!

Эвелина Селье быстро навела в доме чистоту, затем вышла на улицу — купить хлеба и взять в аптеке лекарство. По пути она зашла к сестрам Минэ. Ален, умытый, причесанный, но небритый, мерял большими шагами крохотную гостиную под озабоченными взглядами обеих сестер.

— Он почти совсем не спал, — простонала мадемуазель Алиса, — а сегодня утром он выпил каплю ячменного кофе. От этого не поправишься! Ох, боюсь, как бы он не заболел!

— И побриться он не смог, — добавила мадемуазель Мари. — Скажите, где нам купить бритву?

— Ничего не надо покупать, — сказала Эвелина. — Я принесу вам бритву моего мужа… Но послушайте, Ален: что вы решили?

Юноша остановился посреди комнаты.

— Я в западне, — ответил он, пожимая плечами. — Шпик по-прежнему торчит в подъезде — тот самый или другой, кто его знает!.. Короче, дом под наблюдением. А меня ждут товарищи! Сегодня день сбора донесений. У меня всего две ночи, чтобы напечатать для группы сводку! А я сижу в ловушке… Но как это могло получиться, черт возьми? Кто меня выдал?

— Вы уверены, что за вами никто не следил, когда вы сюда шли? — спросила мадемуазель Алиса.

— Я же сказал, что нет! Уж поверьте, я не ошибусь! Хуже всего, что враги разыскивают меня под моим настоящим именем. А ведь я работаю под другой фамилией, и товарищи даже не знают, кто я такой… Дальше. Этого мосье Жана взяли за то, что он оказался блондином, вроде меня. А я был у парикмахера только вчера вечером. Не иначе, кто-то заметил, как я выходил из парикмахерской, или, может, меня видели перед тем, как я вошел в дом.