Сергей Корзинкин - С первым открытием, Костик!

Отец вырвал у меня патрон:

— Человек там!

Я чуть не выронил ружье. Мне нестерпимо захотелось сесть, — ноги как-то сразу обмякли и не слушались. Закинув ружье за плечо, я медленно поплелся за отцом. В ушах у меня все еще звучал его окрик. Ведь надо же так ошибиться — спутать человека с живицей!

— Вон, видишь? — словно издалека донесся до меня папин голос.

Я взглянул вперед и увидел худенькую женщину в серой брезентовой куртке. Она стояла к нам спиной, держа в руках длинную палку с прикрепленным на конце ножом. Ловко орудуя им, женщина делала на толстой бронзовой сосне глубокие надрезы.

— Раз, два, три! — считал я надрезы, наблюдая за ней. — Раз, два, три!

И вот уже на стволе желтеет огромная, словно высеченная на камне, стрела с опереньем.

Я взглянул на соседние сосны и увидел на них такие же стрелы и маленькие, прикрепленные к стволам железные воронки. Как это я не заметил их раньше? Все из-за живицы: и человека чуть не убил, и стрел не заметил.

Интересно, для чего это женщина портит деревья?

Спустившись в овражек, папа уселся на обросший мохом пень.

— Передохнем, — предложил он. — Садись, в ногах правды нет.

Неподалеку высилась сосна с уже знакомой стрелой. Я подошел к стволу, привстал на цыпочки и заглянул в воронку. В ней была густая беловатая смола. Сунул палец в смолу, а потом в рот. Ну и гадость — к зубам липнет, терпкое. Не то, что березовый сок — свежий да сладкий.

— Как, вкусно? — спросил папа. — А что это такое, знаешь?

— Еще бы, не знать! Смола!

— Эх ты, всезнайка! Да ведь это и есть твой зверь с бесценным мехом.

— Живица?

— Самая что ни на есть настоящая! Видел, как ее добывают?

Я, наверное, сильно покраснел и ничего не ответил.

— А называют ее живицей потому, что раны на коре заживляет. — Папа расстелил на траве газету и выложил из охотничьей сумки наш немудреный завтрак. — Живица хоть и не зверь, но цены ей действительно нет.

И папа рассказал, как собирают живицу в бочки, как доставляют в город и что из нее делают.

Оказывается, из живицы скипидар добывают. А из скипидара лак делают. А без лака ни стула, ни стола, ни шкафа хорошего не бывает. А чтобы на скрипке играть, смычок натирают канифолью. А канифоль опять же из живицы берется.

Вот она какая, живица!

— Правда, добывать ее трудно, но это ничего. Я теперь такую машинку изобретаю, просто чудо! Приставишь к сосне, покрутишь специальную ручку — и сразу на стволе стрела покажется. Верно, здорово?

Мы встретили в саду ежа. Он увидел нас, свернулся клубочком и сердито затукал: «Тук… тук… тук!» Филька попробовал его взять, но только руки исколол. Пришлось мне снять кепку и вкатить в нее ежа, словно шар. Принесли мы его домой и назвали Гаврей. Поселился Гавря под печкой. Он скоро привык к нам и стал совсем ручным. Позовешь его, он тут как тут: спешит к тарелочке с молоком.

Но однажды Гавря пропал.

— Может, он под печь залез? — сказал Филька и тут же, отодвинув ухваты, полез туда.

Я нагнулся, вглядываясь в темноту.

Вдруг Филька как закричит:

— Ой, ой! Ежата! Смотри скорее!

А как я могу смотреть, если одна половина Фильки под печкой сопит, а другая торчит — ни туда ни сюда — и ногами дрыгает. А под печкой и без того темно. Наконец Филька, фыркая и отдуваясь, вылез.

— Ну, — говорю, — теперь моя очередь лезть ежат доставать.

А он не соглашается:

— Я первый ежат увидал, я и достать их должен.

Не стал я с ним спорить, а то еще, думаю, драться начнет.

— Чего же ты, — спрашиваю, — их сразу не взял?

— Голыми-то руками? Сам попробуй!

Взял Филька старую шапку, кочережку, которой угли сгребают, и опять под печь. А я стою сзади и тороплю:

— Ну, скорее, что ли! Чего ты там возишься!

А Филька молчит, будто не слышит. Еле дождался его.

Вылез Филька чумазый, как трубочист, а лицо сияет, рот до ушей, в руках держит шапку, а в шапке пять ежат.

Маленькие, меньше куриного яйца. Кожица розовая, и у каждого на спине иголки торчат, редкие, но зато длинные-предлинные.

— Во! Ни одного не раздавил!.. Еле от мамаши отбился.

Сколько мы ни звали Гаврю, ни звука, словно он под пол провалился.

Не стали мы его дожидаться, взяли и сколотили для ежат большой ящик. Положили в него мох и сухие листья, а сверху приделали крышку на петлях, чтобы можно было откидывать и на ежат смотреть, когда захочется. А в одной стенке над самым дном проделали дырку, чтобы Гавря мог в ящик влезать.

Только опустили ежат в ящик, из-под печки Гавря выбежал. Покружился возле ящика, увидал дырку — и скорей к ежатам.

А мы сели в уголок и задумались: как же теперь звать Гаврю? Все-таки он мамаша. Думали, думали и решили: пусть называется по-прежнему: и еж привык, и мы.

Дней через десять малышей нельзя было узнать. Розовая кожица покрылась густыми колючками, стали ежата совсем как взрослые, только ростом поменьше.

Как-то вздумали мы все ежиное семейство вынести погулять. Филька взял Гаврю и пошел к опушке, недалеко от дома, а я поднял ящик и стал медленно спускаться с крыльца.

Не знаю, как случилось, но Гавря вырвался из Филькиных рук и побежал, но не к лесу, а к дому. Бежал он, переваливаясь с боку на бок, как утка, пересек песчаную дорожку — и прямо к ящику, который я опустил на землю. Вход в ящик был открыт, и Гавря мигом скрылся внутри. Через минуту он показался снова, и на этот раз не один. Гавря тащил ежонка, ухватив его зубами за колючки. Выбрался, огляделся и потащил детеныша к лесу. А мы — за ним.

Гавря добрался до поваленной осины, положил ежонка у вывороченного корня, пофырчал и побежал назад. Скоро он принес второго малыша и отправился за третьим. А оба ежонка лежали у осины тихо-тихо, думая, наверное, что их никто не видит.

А когда Гавря тащил последнего малыша, мы взяли одного от осины и отнесли обратно в ящик. Но Гаврю обмануть не удалось. Он будто умел считать: подбежал к осине, поглядел на ежат, фыркнул: «Фырт, фырт!» — и припустился назад к ящику.

Ну, мы с Филькой решили, что на первый раз ежата достаточно погуляли и водворили всех обратно в ящик.

Прошло еще две недели, и ежата стали совсем большими. Что нам было делать с таким семейством?

Филька предложил отвезти их в Зоопарк или в уголок Дурова.

— Может, денег за них дадут, — сказал он.

Но я воспротивился. Разве там мало ежей? Небось полным-полно. Здорово мы с ним тогда поспорили. Спор наш услыхал папа.

— Выпустите их в лес, — говорит. — Так лучше и для них и для вас будет!

А почему для нас? Оказывается, они и мышей ловят, и змей, и всяких там жуков вредных да личинок.

Подумали мы с Филькой и выпустили их в лес. А сами потом все волновались: как-то они в лесу, на новом месте, устроились.